Этот сайт носит некоммерческий характер. Использование каких бы то ни было материалов сайта в коммерческих целях без письменного разрешения авторов и/или редакции является нарушением юридических и этических норм.

Что сделало поэзию Высоцкого столь популярной у разных людей, в разных социальных и возрастных группах? Скорее всего, узнаваемость жизненных ситуаций в его стихотворениях. Не отсюда ли после смерти у поэта появилось столько «приятелей»: этот летал с ним на одном самолёте, другой — вместе сидел под Магаданом...

Та же узнаваемость обусловила неприятие его поэзии. Социологам, должно быть, хорошо известны адреса, откуда идёт раздражение по поводу стихотворений поэта. Маленький человек типа Макара Девушкина, негодующий на гоголевскую «Шинель» за то, что «вся гражданская и семейная жизнь по литературе ходит», бюрократ, привыкший запрещать живую мысль ссылкой на им же сочинённую инструкцию, славянофильствующий поэт — столь различные в своём образе мыслей — обнаруживают трогательное единство при столкновении с поэзией Высоцкого, которая в самом деле глубоко чужда и первому, и второму, и третьему.

Но... расстанемся с социологией и обратимся к поэтике. Должна ведь существовать определённая связь приятия-неприятия поэзии Высоцкого с принципами его поэтики. Высоцкий охватил своим творчеством огромный тематический и жанровый спектр. В отличие от большинства «песенных» поэтов его лирика чужда подозрительной автобиографичности переживаний, она в значительной мере ориентирована на поэтическое представление ситуаций. Все эти ситуации образуют бесчисленный ряд дифференциалов, имеющих, однако, один и тот же интеграл. Назовем его демифологизацией.

В своё время известный логик Людвиг Витгинштейн сказал, что «философия есть битва против околдования нашего разума средствами нашего языка». Это верно лишь отчасти. На самом деле битва ведётся лингвистикой и поэтикой, правда, в той мере, в какой обе являются философией. Поскольку любой язык опутан густой сетью несознаваемых его носителями мифологических и символических связей, перед лингвистом или поэтом всегда стоит альтернатива: сделать эти связи средством создания коллективного или индивидуального мифа, либо разрушить связи и показать, что с помощью языка можно создать критическую рефлексию относительно той действительности, в которой мы пребываем. Между полюсами мифологизации и демифологизации как раз и расположена отнюдь не золотая середина посредственной поэзии, популярной лингвистики и домашней философии.

Поэтика Высоцкого от указанной середины слишком далека. Она отчётливо совпадает с полюсом демифологизации в тот исторический период, когда творение мифов охватило большинство художников, а превращение поэзии в своего рода духовный опиум осознавалось многими как прямой социальный заказ.

Одно из лучших стихотворений Высоцкого начинается строфой:

Здесь своеобразный ключ к его творчеству. Современные художественные представления в изобилии предлагали поэту «миражные» сюжеты, в которых реальные жизненные конфликты искусно подменялись святочными историями, где розовый цвет не был господствующим только потому, что оставался единственным. Цель большинства стихотворений Высоцкого — снять с читателя розовые очки, высмеять его благодушие и окунуть в мир высших ценностей человеческого бытия. Поэзия Высоцкого не оставляет шанса на спасение в неизменной действительности. Преодолеть тотальное отчуждение можно лишь путём перестройки сложившихся социальных отношений. Стихотворения поэта — художественное пророчество о мощных катаклизмах, участниками и свидетелями которых мы являемся ныне.

В своих пророчествах В.С.Высоцкий опирался на исторический и поэтический опыт, неисчерпаемые запасы которого заложены в нашей культуре и словно бы ожидают новых Колумбов.

Недаром в последней строке стихотворения «Я никогда не верил в миражи...» поэт обращается к опыту Блока:

Трагическая интонация Блока окрашивает здесь всю строфу, но не исчерпывает её смысла. Послеблоковский исторический опыт 30-40-х годов переплетается здесь с мотивами пастернаковского «Августа» («Прощайте, годы безвременщины...») и захватывает явления быта, которые поэтически переплавляются в картину предкризисного бытия. Последняя строчка особенно внятно ведёт нас к другому стихотворению Высоцкого, где тема «пьяного безвременья» получает зловеще гиперболическую окраску.

Стиховое слово Высоцкого стилистически не равно своему прозаическому двойнику. Оно либо снижено, будучи прикрепленным к самой ординарной ситуации или более чем ординарному персонажу, либо возвышено благодаря соседству с цитатами и реминисценциями, относящими читателя к образцам русской и мировой лирики. Ныне этот приём постоянной смены стилевого регистра слова широко взят на вооружение молодыми поэтами-метафористами. Но Высоцкий был, несомненно, первым, кто широко ввёл его в современную поэзию, узаконил право на существование.

Весьма вероятно, что и музыкальное сопровождение помогает установить истинный масштаб слова в данном контексте. Масштаб, столь отличный от обыденного речевого употребления.

Постоянное изменение привычного ранга слова отнюдь не всегда приводит у Высоцкого к комическому эффекту, известному русской поэзии со времён Козьмы Пруткова. Однако оно всегда делает слово предметом авторской рефлексии. Поэт одновременно изображает с помощью слова и размышляет по поводу отбора и комбинации слов. Слово Высоцкого принципиально двупланово, и двуплановость слова отражает существенную черту поэтики, проявляющуюся на различных уровнях художественной структуры текста.