6. «ВДОЛЬ ОБРЫВА, ПО-НАД ПРОПАСТЬЮ...» (I)
Пространство
Начнем анализ с того же, с чего Высоцкий начал своих «Коней», — с границы. В «Конях» несколько оппозиций: жизнь — смерть, движение — неподвижность, холодное — теплое время года, быстрое движение — медленное движение, слово — дело. А значит, должны быть и границы. Но все они в лучшем случае сглажены, а то и вовсе отсутствуют. Так, неясна граница на оси «движение — неподвижность», потому что стояние на краю то ли происходит в момент речи, то ли произойдет в будущем, а может, это и вообще лишь мечта. Приметы холодного времени года на виду: сани, снег. А вот о теплом надо еще догадаться, и этот мотив так упрятан, что не ощущается ни он сам, ни вся оппозиция в целом. Голосовое напряжение, надрыв, крик наполняют песню энергией — и возникает ассоциация с интенсивным движением. А вот то, что про всю эту бешеную скачку Высоцкий поет медленно, при таком исполнении совершенно незаметно.
Да что там быстрое движение коней и медленное пение Высоцкого, когда в «Конях» не противопоставлены даже жизнь и смерть героя! Ведь с его гибелью ничего в песне не меняется.
Наконец, ощущение границ песни ослаблено тем, что бег коней, главное действие этого сюжета, не с песней начался, не ею и закончится.
* * *
Единственная граница, названная в «Конях», — обрыв, край. В подобном соседстве — когда контрасты ослаблены, а границы в тексте либо отсутствуют, либо едва ощутимы, — эта граница, словно вбирая в себя всю их непроявленную энергию, приобретает особое значение, а с ней — и оппозиция, которую она отмечает. С одной стороны края — пространство, по которому несут героя кони. С другой — река.
То, что за краем, обрывом именно река, показывает ранний вариант первой строки: «Вдоль обрыва, по-над берегом...»[062]. А также явно наследующий топику «Коней» текст песни «Две судьбы», в котором река очевидна:
Много горя над обрывом,
а в обрыве — зла....
К бережку тихонько пячусь,
с кручи прыгаю...
О реке за краем свидетельствует и сам герой — тем, что собирается напоить коней.
Вообще-то, с исчезновением берега из текста, из сюжета могла исчезнуть и река, ведь коней можно напоить и из других естественных источников (например, из озера) или, скажем, из ведра. Возможны ли эти варианты в «Конях»? Те немногие предметы, которые есть в сюжете — нагайка-кнут-плеть, сани и колокольчик, — так давно существуют не только как реалии быта, но и как художественные символы, что в символичном сюжете легко теряют свою конкретно-бытовую оболочку, чего никак не скажешь о ведрах и тому подобных емкостях, которые своей собственной «символической» истории не имеют и, таким образом, с данным сюжетом несовместимы. Что же касается озера, то реалиям текста оно напрямую не противоречит. Но озеро — водоем в той или иной степени небольшой, и долгое движение берегом озера — это движение по кругу. Такого смысла в «Конях» нет. Так что река — единственный возможный вариант.
Что означает река в этом сюжете? Река бывает краем[063], водоразделом. Это когда один берег противопоставлен другому (Я стою на одном, а ты на другом, на высоком берегу на крутом, А на том берегу незабудки цветут или Мы с тобой два берега у одной реки). У Высоцкого есть нечто подобное в песне «Как по Волге-матушке» (Справа берег стелется, / Слева подымается). Но у него нет интереса к реке как границе. В мире ВВ если и движутся поперек реки (или пропасти), то движение это соединяющее:
Проложите, проложите хоть тоннель по дну реки... [064]
Река в «Конях» явно не граница. Во-первых, потому что другой ее берег (или другая сторона пропасти) в этом сюжете отсутствует. Он здесь не нужен: вся история разворачивается на этом берегу и движется вдоль него. А еще река здесь не может быть границей потому, что одна граница — параллельно и совсем рядом с нею — уже есть: край пропасти, в которой течет река.
* * *
О пространстве по эту сторону обрыва-пропасти мы почти ничего не знаем: только что кони несут героя вдоль и по самому по краю. Движение притиснуто к краю, и может показаться, что дорога узкая. Но никаких признаков дороги в этом сюжете нет, так что кони могут мчать героя как по дороге, идущей по краю обрыва, так и по краю без-дорожного пространства, например, поля или луга, что больше подходит сюжету «Коней»: во втором куплете, после гибели героя, кони несут его по снегу — покрытой снегом земной поверхности, и это создает ощущение не ограниченного пространства. Отсутствие образа дороги в «Конях» есть признак не бездорожья, как в первой части «Очей черных» (И болотную слизь конь швырял мне в лицо) или в «Иноходце» (По камням, по лужам, по росе), а безграничья, простора.
Место действия в этом сюжете неизменно: привязка к местности есть только в первой строке, к тому же один из ее образов, край, присутствует в практически неизменном эпизоде во всех трех припевах, завершая как начальную строку, так и весь текст.
* * *
Пространственно «Кони» рифмуются со многими сюжетами Высоцкого, особенно с «Две судьбы» и «Моей цыганской»:
Я тогда — по полю вдоль реки...
А в чистом поле — васильки
И дальняя дорога.
Вдоль дороги — лес густой...
Между прочим, дорога в «Моей цыганской» на самом деле расположена не в поле, когда поле обступает ее с обеих сторон (ср.: «Дорога сломала степь напополам»). Ведь у этой дороги с одной стороны — лес густой, так что она не режет простор поля, а пролегает по краю. Получается: поле ограничено с одной стороны рекой, с другой — дорогой, а по ту сторону дороги — лес. Но это в «Моей цыганской». У поля, по которому несут героя кони привередливые, одна-единственная граница — край, за ним обрыв и пропасть. Другого края у поля нет, так же как и у реки, — потому что герой весь устремлен вперед, он не оглядывается кругом себя. Не то что в «Моей цыганской», где называет — то есть замечает — и реку, и поле с васильками и дорогой, и лес с бабами-ягами...
В обоих сюжетах ощутима оппозиция дороги и пространства без дороги, по которому движется герой. Без-дорожье и там, и там — поле, а вот дорога разная: в «Моей цыганской» — дорога сухопутная[065], а в «Конях» — река, водная дорога.
Кони несут героя вдоль реки. Кстати, в мире Высоцкого и по реке-дороге охотно плывут вдоль:
Плыл куда глаза глядели — по течению...
Вниз по Волге плавая, прохожу пороги я...
По речке жизни плавал честный грека...
Вдоль реки бывает даже и символом спасения:
Эх бы нам — вдоль реки…
Чтобы им — не с руки,
А собакам — не с лап!..
Ну и, естественно, река — источник, из которого герой собирается поить своих коней.
* * *
Мы подошли к самому загадочному эпизоду — водопою коней и стоянию героя на краю. Но прежде чем двинуться дальше, еще раз вспомним, что в «Конях» лишь одна-единственная привязка движения к местности, а значит, на протяжении всего сюжета кони движутся по самому по краю. Все реалии текста согласуются с таким предположением (это место может быть заснеженным, здесь может быть ураган, о коней напою и постою на краю и говорить нечего). В общем, герою несложно оказаться на краю: нужно лишь остановить коней.
Я коней напою,
Я куплет допою!.. —
он так хрипит-надрывается, что начинаешь сомневаться: напоит ли, допоет ли? А может, это недосягаемая мечта? О том, что постою на краю достижимо, мы узнаем от коротенького слова еще. «Хоть немного еще постою на краю...» — это значит, такое уже было, или было и есть, но в любом случае это возможно.
А загадка — вот она: как можно напоить коней из реки, стоя на краю обрыва-пропасти?
Такое возможно только в фантастическом сюжете. То есть не в «Конях». Остается единственный ответ: в этом эпизоде нет вертикальных образов — ни обрыва, ни пропасти. И край, на котором стоит герой, — это не край обрыва, а берег реки. (Снова вспоминается «Моя цыганская»: Я тогда — по полю вдоль реки...). Другими словами, в этом эпизоде очевидна редукция вертикальности. Край здесь — граница между полем и рекой, которые находятся на одной горизонтальной плоскости.
Наше сознание противится такому повороту событий не только потому, что картина слишком уж непривычна: герой на берегу реки, а не на краю обрыва. Тут, главным образом, срабатывает ощущение, что с обрывом-пропастью из сюжета исчезает мотив смертельной опасности, а с ним сюжет теряет трагическую окраску. Но ведь опасность может иметь смысл не только физической угрозы жизни, особенно в таком символичном сюжете… Еще одно ощущение не дает принять берег реки вместо края обрыва: между пропастью далеко внизу и краем обрыва высоко вверху граница ощущается интенсивнее, драматичнее. А граница между полем и рекой, лежащими в одной плоскости, как бы теряет остроту своего качества. На самом деле с потерей вертикальности эта картина ничего не теряет. В мире Высоцкого вертикаль не играет заметной роли, его определяющей осью является горизонталь. У него поле и река — полярные пространственные области, которые не менее, а много более контрастны, чем высокий берег и река, текущая далеко внизу. Поле у Высоцкого — пространство, предоставляющее путнику свободный выбор пути. А река — символ дороги, дарующей удобство передвижения взамен свободы выбора. Впрочем, символы у ВВ непременно многозначны, такова же и река: в его песенно-поэтическом мире это не только дорога, но также источник…
[062] Первую строку с берегом Высоцкий поет на фонограммах № 3, 5, 6 (см. Приложение 2).
[063] А. Скобелев и С. Шаулов считают, что у Высоцкого часто встречается река как вариант края, ограничивающего свободное движение (Скобелев А., Шаулов С. Владимир Высоцкий: мир и слово. С. 66).
[064] Граница, которая не разделяет, а соединяет, — один из самых «высоцких» смыслов, самых характерных для его мира образов. Одна из главных границ такого рода — берег, соединяющий сушу и море.
[065] Река в «Моей цыганской» — это скорее край, ограничивающий пространство поля с одной стороны. А может быть, и водная дорога. Любопытно, что в сказочно-комической песне «Как да во лесу дремучем...» место действия очень похоже на «Коней» и особенно на «Мою цыганскую» и первую часть «Очей черных»: там лес густой-дремучий, и болото, и омут, и река, и большая дорога, на которую из чащи собирается повылазить нечисть.