Высоцкий взял гитару:
Гул затих. Я вышел на подмостки,
...........................................................
Жизнь прожить — не поле перейти.
Вот. «Но продуман распорядок действий, и неотвратим конец пути». Я думаю, что в этих строчках просто и есть ключ к трактовке — ну, моей роли, просто роли Гамлета. Потому что мы решили, что этот Гамлет — не человек, который открывает себе мир каждый раз с его, там, злом или добром, а — человек, который предполагает и знает, что с ним произойдет. Поэтому «продуман распорядок действий» — он знает, что если он совершит преступление перед гуманизмом, а именно — убийство, то он и сам должен погибнуть. И он идет к своему концу, зная, что с ним будет.
И даже я играю один маленький эпизод — когда мне сообщают, что... об отце, о том, что «Видели призрак, это — ваш отец», я говорю: «Был? Кто?» Они говорят: «Король, отец ваш». Я говорю: «Мой отец», — то есть: «Да-да-да...». Он... Он знает, что... что ходят разговоры, что, вероятно... Не то, что он знает, что призрак бродит, а — что так и должно быть: он не может быть, дух его еще не может быть успокоен. И я играю так, что — я знаю. И он... И я даже у них ... Я у них спрашиваю: «А как он был одет? Он... Он был красный или бледный от волнения?» Они говорят: «Бел как снег». И я говорю: «И не сводил с вас глаз». Говорят: «Ни на минуту!» — с удивлением: откуда он знает? Понимаете? У нас даже есть несколько сцен, которые решены — что он предполагает, знает точно: «Да-да». Они ему говорят, а он уже знает, что с ним будет дальше. Это очень интересно оказалось. О том, как решен весь спектакль? Я думаю, в этом ключе он тоже решен. И от этих стихов, которые я сейчас вам попытался рассказать под гитару, можно предположить, как сделан спектакль.
— Я хотел вас спросить: Гамлет, гитара, Пастернак — это не настораживает публику?
— Вы знаете — да. Когда они входят и видят, что сзади сидит человек около стены, в черном костюме, почему-то бренчит на гитаре и что-то напевает, они все затихают, зрители, садятся, стараются мне не мешать. И я думаю, что многие думают, что — счас он споет чего-нибудь... Ну, и чтоб их не разочаровать, еще до самого начала спектакля, перед тем как началась пьеса, я выхожу с гитарой на авансцену, там у нас такая могила с настоящей землей, и стоит меч, который очень похож на микрофон. Меч.
— А земля настоящая разве?
— Настоящая земля. И мы попытались сделать почти настоящие мечи. Там совмещение условного и безусловного такое невероятное. Это вообще у Любимова — это его... один из основных его признаков, любимовского творчества режиссерского. Он делает иногда... У нас, например, косят в одном из спектаклей — косят, но не настоящий хлеб, а световой занавес. Вот так косой — раз! И два луча погасло. Косой — два! И еще два луча погасло. Настоящая коса, люди работают, а скашивают они свет, световые лучи, понимаете? Вот. И смешения такого условного и безусловного и в «Гамлете» очень много: настоящая земля, и в то же время занавес гигантский, который движется, как крыло судьбы, и смахивает всех вот в эту вот могилу с настоящей землей. Я ее... Я с ней работаю, с этой землей. Она... С ней хорошо работать. Она... Когда он разговаривает с отцом, я не говорю, там: «Где-то отец летает», я просто беру как прах эту землю и с ней разговариваю.
Помню, уже на следующий день после прибытия театра в Софию встал вопрос, сумеем ли мы накопать где-нибудь хорошей земли для представления «Гамлета». И не одно-два ведра, а много — два кубометра! Не знаю, куда и кого посылали, но в театр привезли отличную, черную, рассыпчатую землю. Ее свалили большой кучей на краю авансцены, и она «играла» в течение всего спектакля<...>
— А не страдает от этого «общения с природой» поэтичность? — спросил я Высоцкого.
— Нет, я думаю, что наоборот: приобретает очень. Мне кажется, что очень приобретает. Вообще, Шекспир — такой поэт, очень земной, он... он... Да век был грубый. У него... Мы его играем в плащах и шпагах часто, а когда он... век, который он имеет в виду в «Гамлете», очень был грубый, жестокий, суровый, они жили в кожах и в шерсти, и... потому что овцы были всегда, их всегда стригли, делали какие-то одежды из шерсти. И мы поэтому в нашем спектакле тоже одеты очень просто, в грубых-грубых шерстяных вещах все. Но самок интересное, что это оказалось очень современно, потому что сейчас тоже шерсть носят.
— В реквизите вашего спектакля нет ничего царственного.
— Нет, нет! У нас нет корон, у нас нет украшений особенных, есть какая-то... Алла Демидова, Гертруда, носит грубую цепь и такую большую большую... — какой-то герб, вероятно — здесь. Но очень грубо и просто. Это совсем не мешает, это, по-моему, потрясающий прием, в «Гамлете», это невероятно, что ничего почти нет. Но занавес дает возможность делать перемену декораций: коридор, комнату, кладбище, замок — своими поворотами и ракурсами.
— Он работает как персонаж.
— Он работает как персонаж, он работает как — ну, я не знаю — как стенки в... или целые павильоны в других спектаклях.