А тут снова возникла необходимость в песне для фильма "Мерседес" уходит от погони". Володя уже вернулся из Парижа, я бывал у него, просил — он не отказывался, но и не торопился.
А потом наступил обычный в кино цейтнот.
— Для них ничего не хочу делать,— зло сказал Володя,— у меня в Киеве ни разу ничего не прошло.
Я уговаривал, обещал и клялся, что на этот раз ему дадут карт-бланш.
— Ладно, для тебя сделаю, — сдался, наконец, он.
Это была удача. Я постарался сделать все, что было в моих силах, и студия действительно прислала ему телеграмму, что берет его песню, так сказать, не глядя (то есть, не слушая и не утверждая, как это тогда было принято). Копия телеграммы и сейчас у меня.
— Володя, ты получил телеграмму? — спрашивал я (а отправляли ее из Киева под моим надзором буквально: как бы чего не вышло).
Он же в ответ только матерился.
— Приезжай. Я нашел текст, покажу тебе.
Я, конечно, тут же приехал. Он был один. Дал мне написанный от руки текст, стал объяснять, какой порядок строф. Потом взял гитару:
— Садись, я покажу.
И сначала вполголоса, а со второй строфы — уже "на полную катушку":
Он закончил, положил гитару на диван.
— Ну что? Пойдет? — вдруг с каким-то недоверием спросил он и, не дожидаясь ответа, принялся зачем-то с жаром доказывать, что это — как раз то, что нам надо. Да для меня это и так было очевидно!
— Сегодня вечером запишу, пообещал он. А разговор происходил утром, и я забыл сказать, что встретил он меня только что не со сна.
— Запиши, Володенька, пожалуйста, а я узнаю, что с телеграммой. И скажи свои условия — я им отправлю.
— Условия такие: я хочу, чтобы меня считали не только автором текста, но и музыки, а то орут: не композитор, не композитор! Да при чем тут это? Моя песня, моя мелодия, а инструментовка — не их дело. В общем — пусть платят и за музыку тоже!
Я понимал, что дело тут не только в оплате, что ему нужно утвердиться таким образом.
И — поразительно! — студия приняла его условия! А телеграмму получили соседи, оказывается, и отдали ему наутро.
Вечером он позвал музыкантов и записал песню, записал несколько вариантов. Страшно жалко, что я не смог приехать тогда к нему на запись — не хватило режиссеру одного варианта. А может, и не в этом было дело.
Утром Володя показал мне пленку, мы прослушали немного. Опять, уже не в первый раз, под впечатлением прослушанного я завел разговор о том, что нужно сделать все записи:
— И аппаратура у тебя хорошая, отчего бы не сделать?
— Нужно, нужно, — поусмехался он, — а то так забываешь многое. Хорошо — вот эту разыскал...
Он стал рассказывать, что однажды в больнице захотел написать повесть.
— Вон блокнот лежит, — ткнул пальцем в блокнот на столике. Я взял, стал листать. Он принес чай и вдруг заорал страшно:
— Положи! — и тут же мягче: — Не люблю, когда рукописи читают.
— Прости, Володя, я думал, ты мне предложил почитать.
— Нет, — отрезал он.
Пили чай, болтали. Разговор пошел о "парижских русских".
— Да знаю я их всех, — сказал он. — Вижусь со всеми. Володя Максимов говорит мне: "Приезжай сюда, чего ты!" А потом подумал и добавил: "Нет, твое место там, в России..."
Об Иосифе Бродском говорил с уважением и нежностью — да, с нежностью, это точно:
— Гениально!
И похвастался:
— Он мне книжку подарил...
Покопался и достал маленькую книжку стихов Бродского — авторское издание, кажется, Лондонское, с автографом. Позже я узнал, что такую же книжку Бродский передал через Володю Михаилу Козакову. Но Володя прособирался передать — так и не успел. Позже мы с Ниной Максимовной искали ее среди книг Володи — и не нашли.
Так же с восторгом отозвался он однажды о Шемякине. Рассказывал о выставке Шемякина где-то в Южной Америке, кажется, в Бразилии. И альбом Шемякина всегда держал на видном месте.
Вообще же о русских в эмиграции с грустью говорил, что у них там начинается своя, другая жизнь, свои отношения.
— Все уже не то...
О Галиче:
— А-а, "Тонечка"!.. "Останкино, где "Титан-кино..."— Когда вышла его книжка в "Посеве", кажется, — он еще здесь был — там было написано, что он сидел в лагере. И он ведь не давал опровержения. Я его тогда спрашивал: "А зачем вам это?" Он только смеялся.
О А.И.Солженицине несколько раз вспоминал при мне и каждый раз — с огромным уважением:
— Он один сотряс такую махину, которая казалась вечной.
— Сидит там, пишет. Ростропович сказал, что он готовит сразу шесть романов. Вот врежет!
— "Архипелаг" — гениальная вещь!
Я восторженно отзывался о прочитанных "Зияющих высотах" Зиновьева. Он сдержанно сказал, что читал, но как-то особого энтузиазма я не почувствовал. Скорее всего, ему не очень понравилось. А может быть, и не читал?
Довольно живо интересовался, кто что делает из режиссеров в кино. Думаю, он почти ничего не видел на экране, только по телевизору. А телевизор был включен почти постоянно — со звуком или без. Володя разговаривал, потом сразу вдруг:
— Погоди! — и, добавляя звук, что-то смотрел и слушал.
Однажды шла картина с Леонидом Быковым — кажется, его же "В бой идут одни "старики", а может быть, что-то из старых, не помню. Он смотрел внимательно, потом восхитился:
— Какая органика! Потрясающе!
Я рассказал ему, что знал, о подробностях гибели Быкова — он совсем незадолго до того погиб, разбился на машине...
Более того: Володя даже не смотрел "Маленьких трагедий", последней своей картины.
— Ну, "Каменного гостя" я еще видел на озвучании, — сказал он, когда я звал его на премьеру. Сказал, как будто оправдывался: что можно понять на тренировке?