Всякий раз, когда мы прислушиваемся к звучанию мотива дружбы у Высоцкого, мы наталкиваемся на какую-то преграду, всякий раз этот голос не выговаривается до конца, сопровождаемый ограничениями, оговорками Нельзя, например, не заметить, что мотив дружбы почти никогда не сопрягается с каким-либо действием, ему соответствующим (и это у Высоцкого, для которого отношение персонажей к чему либо или кому-либо определяется прежде всего их действиями) Во всем массиве текстов Высоцкого есть лишь несколько исключений — порыв героя песни «Эта ночь для меня вне закона...» дозвониться до далекого друга, получение письма от друга («Друг в порядке...»), дважды мы узнаём, что друг спас героя — «Нет друга, но смогу ли / не вспоминать его / Он спас меня от пули / И много от чего» и обращенное к Мишке Шифману: «Ты же меня спас в порту»; ещё раз друг, «дружок», предупреждает об опасности — «Валюха крикнул: «Берегись!» Вот, пожалуй, и всё.
Иными словами, дружба Высоцким бывает лишь названа и почти никогда — показана. В сущности, нам приходится верить (или не верить) герою на слово. И это при том, что, повторюсь, действие на благо друга, со-действие — одна из важнейших составляющих дружбы, по Высоцкому.
У нас, конечно, нет оснований что-то категорически утверждать или даже просто предполагать, но мысль о том, что, может быть, одиночество толкает некоторых персонажей к самообману, всё-таки возникает. Кажется, что они стремятся увидеть то, чего нет, например, принимают собутыльника за друга («А там друзья, ведь я же, Зин, / Не пью один»; «Друг подавал мне водку в стакане...») То ли придуманная, нереальная дружба. То ли нереализованная.
Тут самое время вернуться к текстам, с которых был начат наш разговор о дружбе и поэзии Высоцкого. У них одна общая черта отношения дружбы находятся в каждом из этих сюжетов за преде тами реальности, они внереальны. В самом деле, «Здесь вам не равнина...», «Если где-то в глухой, неспокойной ночи...», баллады о времени и о борьбе — все это ситуации символические, условные. Это надежда на дружескую надежность, помощь, защиту. Но ведь надежда — это взгляд, обращенный в будущее. Сравним в ранней песне — «За меня невеста отрыдает честно, / За меня ребята отдадут долги». На одном из выступлений Высоцкий, приведя в пример именно эти строки, говорил о своих ранних песнях, в которых «было извечное стремление человека к свободе, к любимой женщине, была надежда на то, что его будут ждать» (В.Высоцкий. Четыре четверти пути. М., 1988, с. 115).
Или песня о невернувшемся из боя. Здесь дружба тоже оказывается вне настоящего. И дело, как ни странно, не в том, что сюжет из прошлого. И не в том, что один из друзей погиб в допесенном «вчера». Для начала посмотрим, каковы были отношения двоих.
«Он молчал невпопад, он не в такт подпевал, / Он всегда говорил про другое, / Он мне спать не давал, он с восходом вставал...» Да еще это однообразное раздраженно-раздражающее «он», «он», «он». Таковы были реальные отношения героев. И это — не дружба
А как же другое — «Нам и места в землянке хватало вполне, / Нам и время текло для обоих»? Но ведь это осознано вслед ушедшему. Да, конечно, и «время», и «место» для героев были общие, но это надо было вовремя ощутить. А всё это пришло к выжившему лишь с гибелью «его», который, кстати, только после смерти обрел в устах оставшегося имя: «Друг! Оставь покурить!» А в ответ — тишина». (Любопытно, что уже после написания статьи я узнала, что в одном из черновых вариантов эта строка имела вид: «Коля, дай закурить...». То есть, выходит, «друг» в данном контексте — это и вправду имя).
В этом сюжете смерть одного обрывает не дружбу, а одиночество вдвоем. Дружбу, которая могла и должна была состояться, но — не сбылась. В чем причина? В песне есть ответ на этот вопрос.
Два пейзажа обрамляют тяжкие раздумья героя. Прислушаемся: «То же небо, опять голубое, / Тот же лес, тот же воздух и та же вода...» — в начале, а в конце: «Отражается небо в лесу, как в воде, / И деревья стоят голубые...» Всё, что казалось герою существующим само по себе, отдельно и вне всего остального, оказалось частью целого, и ему дано было ощутить это единство. В нем родилось ощущение родства — и он увидел, услышал, понял то, что еще вчера было ему недоступно: «Вдруг заметил я — нас было двое». Но это запоздалое прозрение. Всё теперь одному.
* * *
Повторю еще раз: дружба у Высоцкого всегда как-то ограничена. То с одной, то с другой стороны. Это может быть разлука: «Нет друга, но смогу ли / Не вспоминать его?», «Мой друг уедет в Магадан...» — так сказать, дружба, «приостановленная» разделённостью расстоянием. Или — дружба, ограниченная возрастными рамками: «С друзьями детства перетерлась нить...» Или названное дружбой простое товарищество по увлечению: «Мои друзья по школе и мечу...» (эта строка имеет, кстати, весьма выразительное продолжение «Служили мне, как их отцы — короне», — не оставляющее сомнений в том, что это не дружеские отношения).
Есть лишь один текст у Высоцкого, в котором дружба явлена нам безо всяких оговорок, во всей своей полноте, реальности, — «Их — восемь, нас — двое...» Но ведь её огонь светит нам из прошлого, из военных лет.
Дружба может существовать лишь «здесь» и «сейчас». Слушая песни, читая стихи Высоцкого, ловишь себя на ощущении, что дружественность в них ускользает от настоящего, за его пределы — в «до» и «после». Но для поэтического мира Высоцкого такое не только не удивительно, а, кажется, и закономерно.
* * *
Мир, каким его ощущает и воссоздает в своих стихах Высоцкий, — это рушащееся целое. Целое, в котором поникли, ослабли до предела многочисленные, многообразные связи (между прочим, дружеские отношения исключительно в прошлом и желаемом будущем, и отсутствие их в настоящем — как раз одно из конкретных проявлений того, что «порвалась связь времен»).
«Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить / Волшебную невидимую нить...» — кажется мне, так расслышал свою миссию Высоцкий-поэт. Как налаживание связей бытия происходит в его стихах? Возьмём лишь один пример. Вернёмся для этого еще раз к текстам, в которых пусть и скупо, но показана дружба. Вернемся, чтобы отметить еще одну их особенность: всякий раз дружеские отношения проявляются у Высоцкого в экстремальных ситуациях, будь то горовосхождение или неравный воздушный бой. И — только так. Это важно подчеркнуть, потому что данное соседство хоть и понятное, но вовсе не обязательное. Друг у Высоцкого, говоря по-иному, познается только в беде. Почему? Отсюда и более общий вопрос: чем объяснить тягу Высоцкого к экстремальным ситуациям? И была ли такая тяга на самом деле, или тут мы имеем дело с чем-то другим?
Ответ на эти вопросы дал сам Высоцкий: в крайних ситуациях есть «возможность чаще проявлять эти качества: надежность, дружбу в прямом смысле слова, когда тебе друг прикрывает спину» (В.Высоцкий. Четыре четверти пути. М., 1988, с. 137). Тут важен один момент: поэт как-то добавил, говоря о горовосхождении, что там не иные, чем на «равнине» люди, а те же самые. Просто на «равнине» они не такие, как в горах. Показать человеку то в нем самом, что, не востребованное повседневностью, может оставаться неведомым и ему самому, — в этом одна из причин обращения Высоцкого к экстремальным ситуациям.
Открыть человеку его самого, то, что может и должно в нем осуществиться, — в этом, повторюсь, смысл обращения поэта к экстремуму, а вовсе не в мироборческих установках (а такая точка зрения, судя по публикациям, чрезвычайно широко распространена). Волевые способы обращения с миром не были свойственны ни Высоцкому-человеку, ни Высоцкому-поэту (о первом красноречиво говорят воспоминания, о ним, а о втором не менее красноречиво — его поэзия).
Но почему же «друг» — это именно тот, кто «тебе прикрывает спину»? Да потому, повторюсь опять, что окружающий мир ненадёжен по отношению к героям самых разных песен Высоцкого. Они чувствуют себя в нем не просто неуютно, а в опасности. Многие герои Высоцкого (между прочим, именно наиболее близкие автору) не тянутся к экстремальным ситуациям, а тяготятся ими, стремятся из них вырваться.
Мир, каким он предстает в стихах Высоцкого, неуютен, человек в ним одинок, неприкаян. Расколот мир, расколото человеческое сообщество. Дружба, то есть единение отдельных членов такого сообщества, — редкое исключение, а не норма. Всё это становится очевидным, когда работаешь с текстами, общаешься с ними с определенной целью. Но почему этого не замечаешь, просто слушая песни? Почему горькая .уникальность человеческой дружбы в поэтическом мире Высоцкого, когда её осознаешь, оказывается оглушающе неожиданной?
Кто-то заметил, что хотя ни одного героя стихов или песен Высоцкого не назовешь положительным, такой герой в его поэзии есть, и это сам автор. Вот и мне кажется, что ощущаемое нами присутствие в поэзии Высоцкого Друга, который «защищают мне спину» сегодня, сейчас, — это присутствие в ней ее автора, самого поэта. Собственная готовность спешить на помощь, надежность, способность и желание понять, почувствовать того, кто рядом, собственная дружественность Высоцкого к миру — таким мы ощущаем «фон», неизменный фон, на котором разворачиваются события созидаемой им поэтической реальности. Я думаю, мы принимаем состояние души поэта за «состояние души» сотворяемого им мира.
Высоцкого не единожды отождествляли с его героями. У всех нас на памяти примеры негативного отождествления. Но, оказывается, есть и позитивные. Невольное наше перенесение душевных качеств автора на состояние его поэтического мира — из их числа.