Целое лето наша компания провела в прекрасном месте, в Латвии, у реки Даугавы, на стройке Плявенской гидростанции. Жили в палатках, в лесу. Быт был потрясающий...
Володя делил кров с Яловичем, тот был «старший друг», я — с Володей Пешкиным, который учился в Студии на два курса позже Володи. По воскресеньям играли в футбол. Матчи назывались «Школа-студия МХАТ против звезд мирового футбола». Играли шесть на шесть. МХАТ — это Ялович, Высоцкий, Пешкин, я и еще два парня из ГИТИСа, а за «звезд» играли члены операторской группы и осветители, здоровые ребята. Причем, товарищеские встречи мы проигрывали со счетом 15:0. Но как только играли «по бутылке с человека», мы обыгрывали «звезд» с большим преимуществом. Серьезные были игры: кость в кость.
Помню всякие посиделки — Володя тогда не пил, он проходил курс лечения. Съемки — само собой, но кроме съемок мы устраивали какие-то вечера отдыха для строителей ГЭС. Один из них проходил на открытой эстраде, его посмотрели несколько тысяч человек. Мы сделали программу часов на шесть: нечто вроде студийного капустника, с привязками к местным условиям. Пели, рассказывали, играли сцены из спектаклей, Володя исполнял свои песни — сейчас уже не вспомню, какие именно. Невероятное выступление! Огромное поле, лес, море людей. Мы были молодые, полные энергии, каждый демонстрировал что умел.
Помнится еще одно выступление — встреча с молодыми ударниками и стахановцами в молодежном кафе города Айскраукле. Ездили Высоцкий, Ялович, Пешкин, Савва Крамаров, я и еще несколько человек. На сцене у сложился целый музыкальный ансамбль: Володя сел за фоно, я стучал на ударных, Крамаров на чем-то подыгрывал. Играли что-то джазовое, пели нечто вроде «Гомачининг» — завелись, никак не могли закончить номер, выйти на коду — какое-то сумасшествие! Была такая радость, такое удовольствие! Не от себя — от окружающих тебя людей, от общения друг с другом, общения с жизнью.
Конечно, это удивительно. Мы снимали убогий фильм не самого хорошего режиссера, радости работа не приносила — это мы прекрасно понимали. Но как радовались жизни!..
В этой картине все было ужасно. Ее просто не надо было снимать. Все это понимали, Володя в том числе. По-моему, он даже не пытался что-то изменить в сценарии, в диалогах, подцветить, очеловечить своего героя.
Не оставалось ничего, кроме радостей жизни. Мы в своей компании избрали собственное правительство: королевой-матерью был Савва Крамаров, премьер-министром — Гена Ялович, Володя — почему-то министром обороны. Я был министром внутренних дел, а также министром финансов и, пользуясь этим, совершил переворот, захватил пост премьера и сверг королеву-мать. Жуткие события творились.
Однажды вся наша компания на два дня отправилась в Ригу. Мы были там несколько раз, но я хочу рассказать о первой поездке. Два дня свободных, к тому же мы чувствовали себя самыми богатыми людьми Советского Союза. Потому что получили отпускные в театре, суточные и квартирные. Кроме того, за съемки нам платили по 100-130 рублей, тратить которые было не на что: питались мы с местных колхозно-совхозных полей, варили себе очень вкусные обеды. Пиво — 22 копейки, водка — 2-87.
Скопившиеся деньги мы повезли в Ригу, начали их тратить! Добирались туда долго, но весело. Приехали днем, пошли в ресторан. Потом заняли очередь в «Лидо», сидели там на левом балконе — прекрасный оркестр, танцующие пары... Европа! Гуляли на полную катушку: кидали бокалы в окно — и вообще, много было сумасшествия и безобразия.
Познакомились с каким-то мастером спорта по боксу и ночью из «Лидо» пошли к нему пешком. Потом он нас ограбил — проснулись без копейки денег, осталась только чья-та заначка.
Отправились купаться на море. Меня понесли — встать я не мог. Доставили на пляж, я рухнул головой к воде и таким образом спал еще некоторое время. А потом подошел Володя:
— Сев, послушай. Я играл в преферанс и спустил половину наших оставшихся денег, рублей двадцать.
А я считался знатоком игры и значительно превосходил Володю в этой области — по общему мнению. Окунулся в море и пошел отыгрывать наши деньги. Сел, Володя принес стакан холодного шампанского с коньяком. Я выиграл несколько игр, а потом, естественно, все поплыло у меня в глазах, так что и оставшиеся двадцать рублей оказались проиграны.
Но всему прекрасному приходит конец, и мы поехали на вокзал, так как давно пора было возвращаться на съемку. При отъезде нас предупредили: в случае опоздания придется уплатить за срыв съемки 4500 рублей. По тем временам нам пришлось бы на каторге лет пять отрабатывать эти деньги. Между тем на вокзале выяснилось, что последний прямой поезд ушел, а следующий отправляется только вечером. Мы сели на другой, проехали на нем примерно половину пути, а там, совершенно уже обалдев, выскочили на шоссе ловить попутку. Попутка довезла нас до места, от которого до съемочной площадки оставалось всего километров 60. И мы пустились бегом. Бежали, бежали, бежали... Я — последним, совершенно умирая. Слышу, кто-то несется сзади. Оборачиваюсь и вижу: меня догоняет здоровенная собака. Я к ней:
— Ты тоже опаздываешь?
— Аг-га!
После чего я упал наземь и заявил:
— Все, ребята! К эдакой матери, но дальше не пойду, Хотите — несите меня на руках.
Тут, к счастью, испортилась погода, пошел дождь — значит, съемку отменили, и не за наш счет.
Такие истории происходили с нами в то лето.
— Говорят, в этой поездке Высоцким была написана песня «Все срока уже закончены...» Не помните?
— Ты понимаешь, какая штука — это был еще первый этап литературного творчества Владимира Семеновича. Песня вызревала у него в голове задолго до написания на бумаге. И когда он садился к белому листу — если это случалось, — то записывал сразу «чистый» вариант, то есть текст без поправок. Так вот, мне кажется, что «Все срока...» были записаны, когда мы ехали в Ригу на полуторке.
Вообще, с датами написания песен есть много, а будет и еще больше путаницы. Я знаю, что в письмах Люсе Абрамовой из Айскраукле Володя написал, что только-только сочинил песню про Нинку-наводчицу. Но все же уверен — и есть очевидец того случая, — что Володя написал ее в Москве, на Пушкинской улице, в доме Жени Баранкина, замечательного скрипача, который тогда жил в коммуналке. Это было до выезда в киноэкспедицию, холодной ночью — значит, в апреле или мае (хотя, конечно, не исключено, что и в июне).
Мы сидели у Жени. Отмечали какое-то событие или просто так собрались, сказать не могу, только в три часа ночи кончилась водка. А в начале 60-х на радость всем нам работало кафе «Арарат», куда ночью в любое время можно было постучаться и увидеть двух швейцаров с благородными, честными лицами:
— Сколько?
Ты говорил, сколько — хоть ящик! — и тут же получал требуемое количество бутылок. По пять рублей (при госцене, напомню, 2-87).
Пошли мы с Володей в «Арарат» и остановились у автоматов с газированной водой: они тогда только-только появились. Кидаешь три копейки, автомат говорит: «Кх-х-хх», — и либо не выдает ничего, кроме газа, либо наливает стакан воды с сиропом, вкус которой непредсказуем заранее и зависит от честности лица, заправлявшего автомат накануне. Володя жутко завидовал мне в то время: я умел обращаться с этими устройствами. Подходил к автомату, долго смотрел ему в лицо, определяя место, в которое нужно ударить. Потом бил мягкой частью кулака: «Др-р!» — и получал воду с соком. У Володи этого не получалось, и я его учил.
Приблизились мы к автоматам, как вдруг Володя отошел в сторону, произнеся:
— Постой, чудак, она ж наводчица...
Потом мы зашли в «Арарат», отоварились, возвратились к Баранкину, и Володя спросил:
— Жень, где мне здесь присесть? Нужно кое-что записать.
Отошел в угол, а буквально через пятнадцать минут спел нам ту самую «Нинку».
Мы, как-то с Люсей Абрамовой и Геннадием Яловичем собирались свести воедино наши воспоминания и определить точную дату создания «Нинки». Не получилось: Ялович и Пешкин утверждают, что Володя писал и пел им эту песню в экспедиции, в Айскраукле, у нас с Баранкиным иная версия, а Людмила Владимировна, поскольку не присутствовала ни там, ни там, ни одного варианта подтвердить не может, однако говорит, что любую песню в то время Володя исполнял ей немедленно, независимо от времени суток.
Что еще можно вспомнить из лета 1964 года? В августе у Люси и Володи родился сын Никита, мы с Володей улетали в Москву со съемок, то ли это было за несколько дней до рождения Никиты, то ли после. В дороге Володя ругался над кроссвордом, ему казалось, что вопросы там поставлены неправильно, а такого он не любил, жутко злился на составителей. Хотя вообще любил кроссворды.
Он очень ждал рождения ребенка: и беспокоился, и радовался одновременно. Нужно помнить, что Володя жил тогда; случайными заработками, еще не работал в Театре на Таганке — да и ни в одном из других. Только весной, кажется, был на договоре в театре Пушкина, несколько раз сыграл в «Дневнике женщины». С жильем были большие сложности, постоянные переезды — то к Нине Максимовне, то к Люсиным родителям. Люся не работала... Так что это время было не самым легким в жизни Владимира Семеновича. Если вообще говоря об этом человеке можно употреблять слово «легко» — будто у него было когда-то иначе!
Я помню единственный нормальный отпуск у Володи — в человеческом понимании — за двадцать лет нашего знакомства. Вместе с Мариной и двумя ее детьми мы ездили в Пицунду в «Дом актера». Это тоже были прекрасные времена, но — совершенно другие.
