— Как вы познакомились с Высоцким?
— Познакомился через людей, которые хорошо и близко знали его и которых знал я — через семью Севы Абдулова. Это было, скорее всего, в 1978 году, с Севой мы были знакомы давно, потом я познакомился с Валерием Янкловичем. И как-то сидел в кабинете Валерия на Таганке, как вдруг вошёл Высоцкий. Нас представили друг другу. У меня-то было к нему любопытство, а у него... Так, случайное знакомство. Были еще две-три встречи, никак не сблизившие нас.
— И ваше первое впечатление?
— Для меня оказался неожиданным его внешний облик. Судя по голосу с пленок, фотографиям, — он мне, как и многим, представлялся крупным, здоровым, сильным мужиком, может быть, отчасти нарочито простоватым. А увидел я человека небольшого роста, худого и очень модно одетого, что меня тоже поразило. Высоцкий был в облегающих брюках и в изысканно узких, с острым носком, туфлях на высоком каблуке.
Что я еще сразу почувствовал? Несмотря на то, что меня представили очень близкие ему люди, я вызвал любопытство только как профессионал-адвокат. Речь шла о защите одного из его друзей. Высоцкий говорил довольно сухо и даже жестко. Потом я узнал, что он спрашивал обо мне: «А что он из себя представляет?»
Так вот, и в следующие наши встречи я чувствовал некоторый холодок. Но должен сказать, что холодок ощущался не только по отношению ко мне. У меня сложилось такое впечатление, что он всех — или, скажем, многих — умел держать на определенной дистанции. И это тоже не вязалось с тем образом, который сложился из разговоров и песен. Казалось, что Высоцкий — распахнутая душа. «Да мы с Володей вместе гуляли, пили...» — ходили такого рода рассказы...
Уже потом я слышал от Митты: «Несмотря на то, что одно время мы с Володей были очень близки, я не могу считать его своим большим другом...» В общем, он умел держать на расстоянии даже близких людей. Хотя Володя очень любил своих друзей, был к ним привязан, много для них делал — во всем этом я потом не раз убеждался.
— А более близкое знакомство — у Абдуловых?
— Нет-нет. Произошла довольно удивительная и смешная история. Я отдыхал на юге, мы с приятелем путешествовали на машине. По дороге заехали в Тбилиси. Едем, и вдруг видим афиши Театра на Таганке. Это было, по-моему, днем — у нескольких актеров было выступление в каком-то Доме культуры.
Я говорю: «Давай заедем!» В общем-то, хотел увидеть Валерия. Я с ним был ближе знаком, потому что он жил рядом, в Большом Сухаревском, бывал у меня, и я бывал у него. Но и Володю тоже надеялся увидеть.
Поднимаемся наверх, там большой длинный коридор. Спрашиваю: «Где комната Высоцкого?» Мне отвечают: «Дальше по этому коридору».
Направляюсь туда, навстречу издалека движется какая-то пара. Иду, не очень обращая внимания. И вдруг слышу: «Ну, туда-растуда! Вот это да!»
И, вот так растопырив руки, ко мне устремляется Володя: «Это же чудеса! Мы с Валерой идём и решаем: где бы нам найти Генриха — и вдруг ты!» — «А что такое?» — «Да понимаешь, вчера прилетел следователь из Ижевска»...
Вот нельзя ли уточнить, какой это год?
— Это 1979 год, вторая половина сентября.
— Совершенно точно. Прилетел следователь, и Володя начинает рассказывать про дело Василия Васильевича Кондакова. Времени не было, мы договорились, что я приду на вечерний спектакль. И весь этот спектакль мы с Валерием просидели в буфете, а Володя прибегал, как только не был занят на сцене. Речь шла о том, что происходит и что можно сделать. Володя всё это рассказывал очень взволнованно, на таком накале!
Это был первый вечер, когда мы общались тепло и достаточно близко. Шло «Преступление и наказание». Володя был в костюме Свидригайлова, а я всё время порывался: «Дайте хоть немного посмотрю спектакль!» — «Да ладно, ты всегда успеешь...»
(Самое печальное, что я так и не посмотрел «Гамлета», хотя приходил несколько раз. Всё время кто-то перехватывал: «Чего там, посидим, поговорим...» Жизнь казалась бесконечной).
Вот так мы провели весь вечер... Короче говоря, они меня уговорили взять на себя защиту Кондакова.
— В чём суть дела Кондакова?
— Сейчас я вам расскажу...
Да, вот ещё что произошло в Тбилиси. Володя, когда всё это рассказывал, очень беспокоился и за Кондакова, и за администраторов, и за Валерия Янкловича. В общем, я понял, что он больше озабочен судьбой других, чем собственной. Он говорил, что всё надо продумать: чем он сам может помочь, кто ещё может вмешаться, что могу сделать я... Говорил очень заинтересованно, очень активно и очень, скажем так, альтруистически.
Так вот — выяснилось, что Кондаков был очень крупным администратором, очень талантливым человеком с точки зрения этого дела. В 1979 году он проводил в Ижевске концерты Толкуновой, Хазанова и Высоцкого. Кондаков обвинялся в том, что во время этих концертов происходил «съём денег». То есть продавалось билетов большее количество, отчитывались за меньшее — и часть денег присваивалась. Из этих денег выплачивались дополнительные суммы артистам, а часть денег присваивал Кондаков и ещё группа администраторов. А так как к концертам Высоцкого имел отношение Янклович, то шла речь о его возможной причастности... Вот в чём суть дела. И я принял поручение.
В связи с этим стал довольно тесно общаться с Володей и Валерой, это конец семьдесят девятого — восьмидесятый год. Ну, а в общении знаете как — одно за другое цепляется, и мы встречались уже не только по этому поводу.
Я бывал на Таганке, на Малой Грузинской, Володя и Валера однажды были у меня. Мне это хорошо запомнилось. Началась беседа с того, как они на «Мерседесе» втиснулись в мою подворотню... А потом пошёл такой очень нервный разговор. Володя расспрашивал, сам рассказывал... Не мог сидеть на месте, и было такое впечатление, что у него вся кожа горит... Ему было очень тяжело.
В последнее время ему вообще было исключительно трудно. Бывая у него, я заставал его в очень непростых состояниях. Что было, то было.
— Как закончилось дело Кондакова?
— Для Кондакова — не очень хорошо: его осудили по ряду эпизодов. Но, к счастью, всё связанное с концертами Высоцкого суд отбросил. Было признано, что ничего криминального там не происходило, имя Валерия Янкловича было полностью реабилитировано. И, естественно, имя Владимира Высоцкого. А ведь нашлись люди, которые хотели Высоцкого очернить. Например, следователь Кравец, который оказался на редкость необъективным человеком. Но у него ничего не получилось.
— А когда был суд, вы не помните даты?
— Закончилось дело за двадцать дней до смерти Володи. Я ехал из аэропорта Домодедово и заскочил на Таганку. Хорошо помню, что это было пятого июля. Володя торопился на концерт, мы встретились буквально на мгновенье.
Но тянулся процесс несколько месяцев. Я прилетал, мы встречались, часто перезванивались...
— Какую роль на этом процессе сыграл администратор Шеманский?
— Не очень красивую. Он, что называется, «раскололся», то есть признал все эпизоды — и оговорил других.
Но вы понимаете, как тогда проходили все эти концерты? Кто поедет в такую даль за несчастную актёрскую ставку! — это просто смешно. Поэтому администраторы крутились, что-то придумывали.
А Шеманский кричал, что, дескать, мы, администраторы, страдаем из-за них — актёров! Мы будем сидеть за них!.. и т. д.
Я не знаю позиции Хазанова и Толкуновой, а Володя, с моей точки зрения, вёл себя очень благородно. Очень хотел помочь В.В.Кондакову — ныне покойному, — а главное, он очень хотел, чтобы никак не пострадал Валерий. Между тем Янкловича всё время дёргали, требовали явки в суд — что могло иметь непредсказуемые последствия. Самого же Володю просто пытались испачкать, не только его, но его — особенно.
— Каким образом были сняты все обвинения и с Высоцкого, и с Янкловича?
— Концерты, о которых речь, проходили не в Ижевске, а в Глазове — это недалеко. Организовывал их Шеманский, он был помощником Кондакова. И когда у них зашёл разговор об этих концертах, Кондаков сказал: «Не надо. Сборов не будет». Тогда Шеманский и ещё несколько мальчиков решили, что Василий Васильевич стал выживать из ума — чтобы у Высоцкого не было сборов!
Но Кондаков не зря считался великим администратором — сборов на самом деле не было.
В чём же дело? Глазов расположен на двух берегах реки, и во время разлива никакого сообщения между ними нет. Дом культуры расположен на берегу, где практически нет жилых домов. Поэтому попасть туда можно было только на лодках! Кондаков каким-то образом об этом знал. А эти мальчики объявили концерты — и прогорели на них. Просто народу было мало. Поэтому украсть что-то было невозможно — и этот эпизод рухнул, Янкловича оправдали.
Вообще, я не склонен никого обвинять, даже Шеманского. Человек он немного нервный, многое перенес. Всё-таки — тюрьма... А потом, то, что в то время делали эти администраторы нелегально, теперь делают все и вполне официально.
— Как вы думаете, действовало ли на Высоцкого следствие, суд, попытки скомпрометировать? То есть не могло не действовать!
— Конечно, состояние у него в то время было очень тяжёлым. А все эти дела — с моей точки зрения — его просто добивали. Он был совершенно не приспособлен и для решения таких проблем, и для общения с такого рода людьми. И вообще, это совершенно не его сфера: административные дела, работа судебно-правоохранительных органов... Володя не был к этому готов — ни психологически, да и никак! И то, что он мне говорил, о чём просил, звучало чрезвычайно наивно — во всяком случае, для нас, юристов. «Нет, ну ты скажи им! Что же они мне не верят?!»
Понимаете, он судил об этих вещах с общечеловеческих позиций. А юриспруденция — это иногда какие-то настолько формальные вещи, что они не укладываются в общечеловеческие представления. Они правильны, нужны, но это другой порядок мышления.
Пока длился суд в Ижевске, Володя звонил много раз — всё это висело над ним, действовало на психику. Когда я прилетал в перерывах, он немедленно тащил меня домой: «Давай, приезжай!»...
Конечно, это и волновало, и влияло, и действовало.
— Вы бывали у Высоцкого на Малой Грузинской. Помните свое первое впечатление?
Меня удивило, что дверь была открыта. Просто не заперта. Кто-то входил, кто-то выходил... У него был достаточно своеобразный дом. С одной стороны, Володя являлся человеком, не очень пускавшим и подпускавшим к себе. А с другой стороны, создавалось впечатление открытого дома, калейдоскопа людей...
— Когда вы видели Высоцкого в последний раз?
— Я заходил к нему днём перед последним спектаклем. Может быть, в двенадцать, может быть, в час... Хорошо помню, как это было. Мы намеревались обговорить один вопрос, но я застал Володю в очень тяжёлом состоянии — и уехал.
Мы с Валерой перезванивались: «Я не знаю, сможет ли он сегодня играть... Ладно, приезжай в театр».
Вечером я приехал на Таганку — и был совершенно потрясен (эта сцена у меня до сих пор перед глазами), когда увидел Володю: собранный, подтянутый, спускается по лестнице возле буфета. А всего несколько часов назад...
Володя немного смутился, потому что мы были не настолько близки... «Понимаешь, у меня было немного такое состояние...» — «Да ерунда...»
Но тогда поговорить не удалось. А 24 июля я позвонил на Малую Грузинскую. К телефону подошла Нина Максимовна, позвала Валерия. По-моему, он сказал, что Володя сейчас подойти не может, перезвони, мол, завтра.
А назавтра мне позвонила дочь: «Ты знаешь, что Владимир Семёнович умер?!» Вечером я поехал на Малую Грузинскую. Двери были открыты, уже прилетела Марина... Какое-то ошеломление...
— С наследственными делами вы были связаны?
— Да, Марина Влади попросила меня как бы представлять её интересы. Произошла общечеловеческая и не такая уж редкая история: вначале все соревновались в благородстве, никаких претензий друг к другу, а потом перессорились.
— Как распорядились наследственным имуществом?
— Я принимал в этом участие, но как адвокат вдаваться в детали просто не имею права. Но могу сказать, что и нашумевшая история с дачей тоже начиналась очень хорошо. Все вели себя очень красиво, Володарский предлагал самые благородные варианты — меня только спрашивали, как лучше всё оформить (там были определенные юридические сложности: Володарский разрешил Высоцкому построить дачу на своей территории, но никаких официальных прав на этот дом у Володи не было). Но позднее начались дрязги, в которые пытались втянуть и меня, каждая сторона внесла свою лепту. Закончилось же это просто безобразно, но без моего участия.
Ведь, понимаете, я не был настолько близок к Володе, чтобы плотно влезать во всё это... Не считаю себя ни другом, ни близким приятелем Высоцкого — просто добрые знакомые, которых в последний год его жизни свела судьба...