Познакомились мы с Володей в то время, когда из-за его тяжелого состояния срывалась премьера «Гамлета». Жена моего двоюродного брата Алика Митты Лиля привезла меня к Володиной матери Нине Максимовне.
Тогда я отметил, что он бледен, но разговора о язве еще не было.
Нина Максимовна вся в слезах. Я взглянул на Володю, говорю: «Срочно в больницу!» Он — ни в какую. Тогда заявляю: «Если завтра твоя мама позвонит мне в 10 часов, и ты приедешь в больницу, я выполню твои условия. Нет — значит нет. Мне некогда здесь разговоры разговаривать». Оделся и уехал.
В десять утра, даже без десяти, — звонок. Поднимаю трубку — Нина Максимовна: «Знаете, вы на Володю такое впечатление произвели! То он никуда не соглашался ложиться, а тут заявляет: «Вот к доктору Герману поеду. Звони ему!».»
Я сказал, что сейчас все организую и перезвоню. Пошел к начальнику госпиталя МВД, где тогда работал:
— Надо положить к нам Высоцкого.
— Да ты в своем уме? Представляешь, что будет?!
— Ну конечно! Пленочки-то его у вас крутятся, а как помочь человеку, так — нет! Звоните начальнику Управления!
Он позвонил, тот тоже — «тыр-пыр»... Тогда я взял трубку и высказался.
— Ну ладно, — разрешили.
Я сам заступил на дежурство — чтобы не было лишних разговоров. Володю привез Ваня Дыховичный на только что появившейся 3-й модели «Жигулей» то ли светло-серого, то ли голубоватого цвета. Оформили его — как с язвой. Я вообще-то знал, что язва у него была. И потом, когда провели обследование, выяснилось, что Володя поступил с состоявшимся кровотечением.
На третий день, когда я зашел в палату, он взял тоненькую школьную тетрадочку в клетку с зеленой обложкой и начал мне читать «записки сумасшедшего», как сам это назвал. На другой день — продолжение... До конца не дочитал: еще не дописал, наверное.
Те стихотворения, которые напечатаны в 12 номере газеты «Высоцкий: время, наследие, судьба», явно написаны под влиянием пребывания в нашем госпитале. То есть, возможно, он суммировал свои больничные впечатления, но некоторые детали я четко узнаю. Володя лежал в генеральской отдельной палате с телефоном, и вообще этот этаж часто пустовал. Да и режим был строгий: все-таки госпиталь МВД. Хотя персонал относился к нему очень хорошо.
Когда Володе полегчало, он устроил нам небольшой концерт. Мы потихонечку прошли после ужина в конференц-зал. Собралась дежурная бригада. Принесли гитару (по-моему, Алла Демидова) и он пел до полуночи. На магнитофон никто не записывал.
А к концу лечения Борис Петрович, начальник госпиталя, говорит:
— Герман, мы его полечили, пусть он даст концерт для госпиталя?
— Нет проблем, попрошу его.
Володя только спросил: «Когда?»
В соседнем с госпиталем доме по улице Берзарина находился какой-то клуб кинолюбителей. Там был большой зал и госпиталь обычно снимал его для своих мероприятий. Но тут Борис Петрович просто позвонил их заведующему:
— Вы не возражаете, если у вас Высоцкий даст концерт?
— Нет, не возражаю. Какого числа?
— Тогда-то.
— У нас на этот день назначено... Но я отменю!
Так что недели через две после выписки Володя там выступил. Собрались сотрудники госпиталя и кого они сами собрали. Концерт был бесплатный и длился часа два.
Володя сразу предупредил: «Не записывать!» Но один анестезиолог записал — кажется, на диктофон. Очень плохая была запись, может, он и стер ее.
Позже Володя просил меня поспособствовать его концертной деятельности, что я по мере сил и делал. Помню, устроил выступление в Черноголовке: об этом попросили мои друзья оттуда. Приехал Володя на собственных «Жигулях», но с шофером отца В.Савичем. Из-за этой машины он не вылежал полный срок противоязвенного лечения (лежал с 7 по 19 марта 1971 г.), потому что она была на подходе. Он знал об этом и «горел» поскорее начать водить. Да и чувствовал себя очень хорошо.
После госпиталя Володя хорошо держался года два. На премьере «Гамлета» (29.11.1971 — Л.С.) я подошел к Любимову поздравить, а он: «Герман, это вам спасибо! Вы нас спасли!»
Один месяц я жил на улице Удальцова вместе с Володей, который года два обитал в квартире Алика. Алик уехал, а я тоже жил один, и Лиля говорит: «Что ты там голодный, переезжай ко мне!» Марины тогда не было, она где-то снималась.
Помню, мы приходили, ужинали, я ложился спать, а Володя уходил на кухню и писал до трех часов утра. Каждый день (или почти каждый день). И я был первым читателем написанного им. Это были песни про корабли, по-моему, для какого-то фильма. Я помню: «Всему на свете выходят сроки...»
Речь идет о песнях для к/ф «Морские ворота» (реж. С.Тарасов), участие Высоцкого в съемках которого планировалось, но не осуществилось. Вместо его песен в фильме прозвучали песни Ю.Визбора. См.: Тарасов С. «Морские ворота» // Владимир Высоцкий в кино. — М.: 1989, с.115. — Ред.)
Дело было летом. Володя нигде не снимался и никуда не уезжал (видимо, до кинофестиваля, т.е. до 10.07.1973 г. — Л.С.). Каждый день приходил из театра домой. У него в то время были какие-то неприятности по поводу кинокартины, где он, по-моему, снимался. Уже почти все было снято, но режиссеру, кажется, Гостеву (а может быть, и Тарасову, но с Гостевым тоже было что-то связано) запретили «всякого Высоцкого». Тогда мой брат Вениамин, который написал музыку к этому фильму, в том числе и на слова Володиных песен, встал в позу, заявил: «Раз так, я с вами расторгаю договор!» — и ушел из фильма.
(Речь о к/ф «Стрелы Робин Гуда», реж. С.Тарасов. — Ред.).
Когда Володя жил в Матвеевском, он на своей японской квадро-аппаратуре записал для меня огромную катушку. Долго писал: сочинял песню — и записывал, сочинял — и записывал... Забирая эту катушку, я положил ее в прихожей, а сам вернулся в комнаты, туда-сюда, мы стали разговаривать, и в результате ушел с пустыми руками. На следующий день Володя с Мариной уезжали в Париж. А когда он вернулся, я говорю:
— Володя, я у тебя катушку оставил.
— Да-да. Ты знаешь, ее нет, — он кого-то пустил туда жить и запись исчезла.
В той квартире мебель была дутая. Мы разговаривали как-то с Мариной по телефону:
— Я мебель привезла.
— Как — мебель? Контейнер что ли?
— Да нет, в чемодане.
Там были пуфики с шариками внутри. Садишься — очень удобно.
В тот же период Володя подарил мне фотографию.