Енгибарову — клоуну от зрителей
Шут был вор, он воровал минуты,
Грустные минуты тут и там.
Неулыбчив и негромок будто —
Это не положено шутам.
В светлом цирке, между номерами,
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
В шутовском дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован,
Жаждет смеха он, тряхнув мошной,
И кричит: "Да разве это клоун?
Если клоун — должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!",
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы всегда в сомненьи — век двадцатый.
Цирк у нас, конечно, мировой, —
Клоун, правда, слишком мрачноватый.
Невесёлый клоун, не живой.
Ну, а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал —
Горе наше брал н на себя.
Только балагуря, тараторя,
Всё грустнее становился мим,
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы —
Шут сгибался в световом кольце,
Делались всё горше пантомимы
И морщины — глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас —
Будто обезболивал нам роды
(А себе защиты не припас).
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
"Ах! Как нас приятно обокрали —
Взяли то, что так мешало нам!"
Время! И разбив себе колени,
Уходил он, думая своё.
Рыжий воцарялся на арене,
Да и за пределами её.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы, вот нам и смешно.
Вдруг весь рой украденных
мгновений
В нём сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь... и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего. И сломана спина.
Зрители, и люди между ними,
Думали: "Вот пьяница — упал".
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался и переиграл.
Он застыл не где-то, не за морем,
Возле нас, как бы прилёг, устав.
Первый клоун захлебнулся горем.
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперёд неутомимо,
Не успев склонить главу над ним.
Этот трюк — уже не пантомима:
Смерть была — царица пантомим.
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут, он воровал минуты,
Грустные минуты у людей.
Многие из нас, бахвальства ради,
Не давались: проживём и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно — на руках...
Сгинул, канул он, как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?
Только я колпак ему придумал,
Этот клоун был без колпака.