Зимой 1981 года в одной горнолыжной компании я рассказал о своем кратком знакомстве с Владимиром Высоцким. Мой товарищ, занимающийся биографией Высоцкого, оказывается, законспектировал мою речь, а лет через двенадцать позвонил:
— Миша, не возражаешь, если я опубликую в газете«Высоцкий: время, наследие, судьба» рассказ, как ты познакомился с Высоцким?
Прочитал текст по телефону, я не возражал. В целом, всё было написано правильно. Через некоторое время тот же товарищ, оказавшись в Санкт-Петербурге, зашел ко мне. При чтении опубликованного рассказа я обнаружил кое-какие неточности, что неудивительно: вполне возможно, что оба мы — и рассказывающий, и конспектирующий — были в момент записи в не вполне адекватном состоянии. Пользуюсь случаем (поскольку речь о человеке, не любившем никаких неточностей), чтобы исправить нашу общую небрежность.
Дело было осенью 1966 года в Москве. По профессии я океанолог, жил (и живу) в Санкт-Петербурге. Тогда только что вернулся из плаванья и готовился вскоре к новому выходу в море-океан, отчего в мелких развлечениях старался себе не отказывать.
У меня есть товарищ, Игорь Чернышев. По профессии музыкант. В то время регулярно плавал на круизных лайнерах, где руководил оркестром. В одну из своих поездок-плаваний он купил себе старенький «Москвич» — где-то в Финляндии, почти даром. Но машину надо было растаможивать, а таможня была тогда только в Москве, поэтому мы с Игорем и его женой поехали туда. Остановились у Наташи Персианцевой, известной петербургской красавицы, сестры нашего друга.
Меня там, честно говоря, не ждали: в Москву собирались только Игорь с женой, которым Наташа решила сделать подарок — и купила два билета на только что вышедший спектакль «Жизнь Галилея». А тут внезапно появляюсь я, третий, — человек, совершенно не склонный к «большому искусству», если так можно выразиться. Не люблю я наш театр, равно как и кино. Хожу туда чрезвычайно редко. В крайних случаях.
Когда мы с Игорем узнали, что предстоит посетить театр, у нас возник естественный вопрос: а так ли уж надо туда идти? Зачем нам идти на спектакль, а не, например, в баню? Баня гораздо полезней для организма: и отдыхаешь, и становишься чистым... Правда, и в баню-то я хожу так же редко, как в театр: раз в несколько лет. А в данном случае лично для меня не было никакого вопроса: раз уж приехал в Москву, то лучше схожу в баню, чем на какую-то Таганку, о которой я ничего не знал. Игорь меня полностью поддержал, на что Наташа ответила, что мы мерзавцы, так как она месяц или два ходила отмечаться за этими билетами. Исчерпав все аргументы, наши дамы сказали:
— Черт с вами. Мы пойдем одни.
— Ну и идите. Если нам будет нужно, мы после бани тоже придем.
Наташа подняла нас на смех, заявив, что на Таганку попасть невозможно, и только такие дикие люди, как мы, могут променять «Жизнь Галилея» на паршивую баню. Я возразил, что вовсе не дикий, а достаточно близкий к искусству человек: в двух шагах от моего дома кинотеатр «Прибой», да и Мариинский театр недалеко. Так что сходить в театр — не проблема...
Я, правда, тогда не знал, что Высоцкий играет на Таганке. Конечно, слышал его песни, но большого значения им не придавал. Ну, поет там где-то — и хорошо, дай Бог ему здоровья. Я и сам иногда пою. Не обязательно даже если выпью — просто под настроение. Может, и не хуже Высоцкого пою — просто я себя не слышу. Думаю, что и Высоцкий, когда начинал, то себя не слышал: просто пел — и всё! Может быть, позднее, когда начал записываться на магнитофоны и прислушиваться, он начал как-то специально своим пением заниматься...
В конце концов мы с Игорем взяли мочалки, все другие банные принадлежности, сложили их в какую-то авоську и отправились в баню. Было это днем. Помылись, выпили понемножку, вышли на улицу. Стояла довольно глубокая осень, но погода была очень хорошая. Может быть, под влиянием погоды, а скорее — потому, что больше дел в Москве не было (автомобиль уже растаможили), у нас появилось желание пойти в театр. И, опять же, сделать сюрприз дамам. Так что мы, как были с этой банной авоськой, двинулись в театр. В ней, кроме мыла-мочалки, конечно, была и бутылка. В газете написано, что с коньяком, но тут я не на сто процентов уверен.
Какое-то время ушло на поиски театра — мы же не знали, где он находится. До начала спектакля оставалось достаточно много времени, никакой толпы не наблюдалось. Центральная входная дверь была закрыта, мы вошли через маленькую дверцу рядом — и оказались в небольшом«предбанничке», совершенно безлюдном. Стоим, осматриваемся. Наверх ведет довольно крутая лестница, по ней спускается какая-то девица, похожая на актрису и довольно симпатичная. Я к ней обращаюсь:
— Девушка, мы с товарищем иногородние, и к театру, мягко говоря, имеем малое отношение. Прослышали, что у вас очень хороший театр, куда люди ломятся. Не могли бы вы нам помочь сюда попасть, дабы мы могли приобщиться к высокому искусству?
Девушка, нам на удивление, никуда не убегает. Не хамит, как это обычно у девушек принято в разговорах с малознакомыми людьми, а разговаривает вполне нормальным языком. Может, ей понравилось, что мы не сильно выпившие, а самую малость, и разговариваем вполне складно. В общем, отвечает так:
— Нет у меня возможности помочь. У меня вообще здесь никаких возможностей нет. А вот этот человек — и показывает нам на какого-то спускающегося по лестнице паренька, — видимо, сможет.
Смотрим на паренька. Приблизительно нашего возраста: под тридцать. Приятный на взгляд человек, симпатичный. Я к нему:
— Слушай, друг, у нас с товарищем есть проблема. Приехали из другой деревни, и не очень хорошо знаем московскую театральную жизнь. Мы, в общем-то, много плаваем, редко бываем на берегу. Тем более, в Москве: Москва для нас город дикий, малокультурный, потому что никто не может толком объяснить, где находятся основные точки цивилизации...
Дальше излагаю примерно то же, что и девушке. Конечно, к девушке обращаешься с одной улыбкой, а к мужчине — с другой, более серьезно.
Паренек внимательно выслушал. Может быть, заметил и авоську с банными принадлежностями, и уловил легкий запах от выпитого нами «коньяка», но ответил спокойно:
— Я вам помогу.
Повернулся и ушел. Тихо и просто, как Ленин в известном анекдоте. Мне это очень понравилось — простой человек, симпатичный. А девушка, что нас на него навела, почему-то не убежала сразу, а стояла рядышком, внимательно слушала разговор и удивленно произнесла:
— Я вообще-то про него просто так сказала, но вы почему-то произвели на него впечатление... Знаете, кто это?
— Нет. Откуда я могу его знать?!
— Это же Высоцкий!
— Ну и что? — говорю, — а я Семенов. А это вот Игорь Чернышев, тоже немалая величина в своей области. И вообще!..
Тем временем возвращается этот очень симпатичный человек — теперь-то, конечно, я сразу узнал Высоцкого. А может, и не узнал — не помню. Обычный человек, в каком-то свитере.
Протягивает билеты:
— Это вам, ребята.
Я сейчас не могу вспомнить, платили ли мы за них. Платили, должно быть: уже тогда были люди честные. Или, точнее сказать, еще были честные. Взяли билеты, и я говорю:
— Знаешь, мы вообще-то из Ленинграда. Если будешь в Питере, заезжай. У нас есть телефоны... — и полез в карман за ручкой. Ручка была у меня очень симпатичная, только что из плавания привез: анодированный корпус, перьевая, черными чернилами заправленная. Хоть и не особенно дорогая.
Записываю ему свой телефон и телефон Игоря. О чем-то еще поговорили, перекинулись несколькими словами, какими-то шутливыми фразами. Мы, естественно, ему показали, что мы чистые, пришли прямо из бани, некоторые бутылки уже сдали, но кое-что еще есть. И не желает ли он, дескать, ради знакомства... Он к этому делу отнесся с пониманием, нисколько не осуждающе: ничуть не укорял нас, что мы в театр с мочалками пришли,— скорее, наоборот. Ну, естественно, видит, что мы не пьяницы, ведем себя по отношению и к нему, и к театру вполне уважительно... Но выпивать с нами вежливо отказался: нельзя, скоро спектакль. Обещал заехать, когда будет в Петербурге.
Еще в разговоре был такой момент. Когда я записывал адрес, он говорит:
— Какая интересная ручка. Я в этом разбираюсь, я их собираю.
Но сказал не таким тоном, чтобы выцыганить у меня ручку — это в газетной публикации тоже изложено неточно. Никак из его слов не вытекало: «Дай-ка ручку!» И подарить не просил. Это я сам предложил:
— Если ты любитель, то забирай, у меня дома еще одна есть. Пусть останется память.
Он ее спокойно взял, поблагодарил... Еще раз хочу подчеркнуть, что это мое было предложение: «Возьми на память», мое душевное движение — он никак не давал понять, что ручка ему нужна. Мне кажется, ему не было свойственно что-то выпрашивать.
Каких-то своих московских координат он нам не предлагал. Правда, мы сказали, что скоро уходим в плаванье — буквально через один-два дня. То есть даже не было разговора о какой-то встрече в Москве в ближайшее время, о чем я сейчас, конечно, жалею.
И мы ушли. Погуляли, попили еще пива. Вовремя явились в театр. Дамы наши об этом не подозревали — не выпало возможности с ними пересечься.
В театре было много людей, все ходили вдоль стен, рассматривали что-то. А мы сдали в раздевалку авоську с мочалками и пошли на свои места, которые оказались очень приличными: второй или третий ряд, середина, видно и слышно прекрасно. Бутылочку недопитую, кстати, взяли с собой. На всякий случай.
Сидим. Начинается спектакль. Видим — наш знакомый стоит на голове и, действительно, оказывается Галилеем. Я спектакль очень хорошо запомнил, потому что немного их видел в своей жизни — по пальцам пересчитать. Я читать люблю, а театр и кино... это общее мое отношение к искусству. Особенно почему-то не люблю «систему Станиславского» — с возгласами «не верю» и поисками «зерна». А «Жизнь Галилея» мне понравилась.
Во время сцены судилища над Галилеем нас с Игорем так проняло происходящее на сцене, что мы, не сговариваясь, решили выпить. Не знаю, почему: я, например, вспомнил недавний Ученый совет, на котором долбали мою работу в таком же ключе, как кардиналы и их прислужники сейчас на сцене выламывали руки Галилею. Игорю тоже было что вспомнить: взять любой Худсовет, утверждающий новую программу его оркестра... Короче, выпили. Не нахально, конечно, не размахивая бутылкой, а напротив — стараясь не привлекать чьего-либо внимания. Володя, мне кажется, нас засек за этим занятием, да мы, помнится, от него и не скрывались, даже мимикой предлагали поучаствовать с нами в процессе. Во всяком случае, он как-то понимающе улыбнулся в нашу сторону, может быть, даже подмигнул. Нам сразу стало теплее от мысли, что мы как-то облегчили положение Галилея перед судом,— легче ему, наверное, было идти на судилище при поддержке друзей-единомышленников: мы тоже про планеты еще думали в то время, в 1966 году.
О реакции дам, когда они нас увидели в антракте, не стоит много говорить. Они, естественно, были удивлены безмерно...
После этого я вернулся в Ленинград. Через некоторое время Высоцкий звонил мне, а я действительно должен был уже уплывать куда-то. Или уезжать. Позвонил, о чем-то поговорили, но встретиться не удалось. И Игоря не было: уже ушел в море.
Конечно, в то время я не представлял, кем станет Высоцкий буквально через несколько лет. Знал бы — нашел бы какую-нибудь причину не пойти в рейс. Жутко сожалею сейчас об этой упущенной возможности — посидеть, поговорить...
...Я позвонил сейчас Игорю Чернышеву, чтобы уточнить кое-какие детали. Игорь подтвердил основные положения моего рассказа. Возник, правда, легкий диспут, чья была ручка? Игорь полагал, что его, но мне удалось отстоять свой приоритет. Однако Игорь рассказал эпизод, который забыл я. Оказывается, мы приглашали Высоцкого после спектакля провести вечер с нами: дома или где-либо еще. Тот извинился, что не может принять приглашение, потому что сразу же после спектакля должен вылететь на досъемки «Вертикали». Так что, наверное, дополнение Игоря можно как-то использовать для более точной датировки нашего похода на Таганку после бани.