С большим трудом мне даются воспоминания о В.Высоцком.
Я все пытаюсь понять — почему?
И вот только теперь, после многих мучительных дней с попытками написать эти страницы, мне вдруг открылась причина.
Я не видел его мертвым.
Конечно, я, как и многие, смотрел любительские кадры его похорон, но до сих пор, с первого взгляда, они мне кажутся черновым материалом какого-то кошмарного фильма в духе сегодняшнего времени, финальной сценой этой бездарной картины, в которой Высоцкий почему-то согласился сниматься.
Неужели режиссеру непонятно, что эти кадры нe нужны, их просто не должно быть никогда!
В.Высоцкий спел: "Я вернусь, не пройдет и полгода!" — и вернется, ему все привыкли верить.
Поэтому для меня он просто уехал сниматься, уехал в бесконечную командировку, куда рано или поздно отправляется каждый.
Когда закончилась работа над телефильмом "Эра милосердия" ("Место встречи изменить нельзя"), мы все разъехались кто куда, честно говоря, довольные тем, что сняли хороший фильм.
И, конечно, старались надолго сохранить в душе ощущение праздника, так редко посещающее нас. Мы расставались уверенные, что обязательно встретимся вновь, что С.Говорухин скоро опять соберет нас вместе.
После премьеры сериала по ЦТ ощущение праздника во много раз усилилось. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что фильм получился, понравился. Вручая почетные грамоты МВД СССР, нам сказали, что во время демонстрации фильма в Москве и Московской области не произошло ни одного ЧП — и так по всему Союзу. В любом городе, где бы я ни появился, люди узнавали, улыбались, благодарили и почти обязательно просили передать привет Жеглову.
Я обещал, что передам обязательно.
Уверен и теперь, что передам, как только представится такая возможность.
В тот трагический день я был далеко от Москвы, на реке Чусовой, под Свердловском в тайге. Однажды утром кто-то сказал:
— "Голос Америки" передал, что умер Володя Высоцкий.
— Да брось ты! — перебили его. И поехали на съемку. И молчали по дороге.
А на съемочной площадке звукооператор включил маленький приемник, он тихо работал до самого вечера. Все — почти каждый — время от времени вопросительно смотрели на звукооператора, а тот в ответ отрицательно качал головой:
— Нет, все нормально.
И только через день приехавший из Москвы актер подтвердил скорбное известие.
Кольнуло сердце...
Помню, стоял на вершине какой-то сопки. Внизу тайга, далеко-далеко какой-то поселок — и вновь тайга до самого горизонта. А там, за горизонтом, немыслимо далеко, хоронят Высоцкого.
Я чувствовал себя потерянным в лесах вдали от Москвы. Я чувствовал себя несправедливо обиженным — не иметь никакой возможности вырваться из тайги.
Ко мне не подходили, не спрашивали о нем. Да и я избегал людей — для меня "словно ветром задуло костер" и очень болело сердце, как болит и сейчас, когда я пытаюсь написать о В.Высоцком.
Смерть Высоцкого лишний раз убедила меня в том, что уход из жизни любого известного человека у большинства людей вызывает "болезненно-нездоровый" интерес; когда любая сплетня, пикантная подробность прожитой им жизни охотно принимается за правду, и чем таких сплетен больше, тем интереснее. Когда я вернулся со съемок и оказался в Москве на вокзале, то был поражен количеством фотографий В.Высоцкого, плохо выполненных, мутных, продававшихся юркими небритыми торгашами. Была там и колода карт, где Марина Влади в качестве пиковой дамы не только не походила ни себя, но и казалась уродливой.
Так стало тоскливо, что взвыть захотелось, а продавцу "ранних блатных — с матерщиной! — песен Высоцкого" я чудом не набил его пошлую полупьяную рожу...
Вот так-то... Я надолго замолчал и ничего никому не рассказывал о В.Высоцком.
Конечно, сейчас я мог насочинять, напридумывать, назваться, как другие, его другом, в котором он души не чаял, — только зачем? Мне достаточно того, что я снимался вместе с ним, работал около двух лет. И пусть наши встречи были мимолетны и происходили только на съемочной площадке, я рад, что ощутил его отношение ко мне как к актеру, с которым он был на равных, как к человеку, с которым он мог перекинуться двумя-тремя словами перед тем, как идти в кадр. Мне до сих пор радостно, что рядом с ним я чувствовал себя уверенно и надежно.
Впервые я услышал о Высоцком в конце пятидесятых, в годы так называемой оттепели.
Я закончил Театральный институт им. М.С.Щепкина при Малом театре, около двух лет работал в Театре киноактера при Мосфильме, затем судьба забросила меня на Украину. Но с Москвой у меня многое связано: родственники, друзья-приятели по театрам столицы. Мосфильм изредка вспоминал обо мне — поэтому смутно, но помню то время.
Считаю себя "шестидесятником" и горжусь этим, потому что именно в те годы Москва бурлила, как Москва-река по весне, пьянела от воздуха кажущейся свободы.
Молодые, смелые, энергичные люди заставили о себе заговорить. Рождались новые театры, поэты "вышли в народ" и по вечерам читали свои новые стихи у памятника Маяковскому. Стихи были дерзкими, едва ли не антисоветскими. Слушать их было интересно, но страшновато, хотелось оглянуться по сторонам и уйти, от греха подальше. И уходили.
... Говорят, какой-то Высоцкий у себя дома поет свои стихи, но слушать их опасно.
— Вот его дом... Хочешь, заглянем? Он свой парень!
— Нет уж... Лучше не надо.
И вообще, говорят, в театре (неважно, каком) актера (неважно, какого) прямо во время спектакля заорали: в антракте рассказал за кулисами, среди своих, политический анекдот (неважно, какой) — и кто-то настучал. "Лучше сейчас стучать, чем потом перестукиваться".
Оттепель была недолгой. Отстучала злым дождем и смыла многих.
Куда-то исчезли дерзкие поэты — Маяковский по-прежнему стоял одиноким.
"Всё возвращается на круги своя".
Ну, а что В.Высоцкий?
Вышел фильм "Вертикаль" с его песнями. Хорошие. Никакие не антисоветские. Даже не верится, что это он написал те песни, которые слушают с магнитофонных лент при закрытых дверях. Говорят, он женился на французской актрисе Марине Влади. Врут, наверное...
Самая первая личная встреча меня разочаровала.