Мы познакомились в Москве, в кулуарах Политехнического музея на сборном концерте авторов-исполнителей (5 апреля 1966 г. — Л. Ч.). Это произошло очень просто: протянули друг другу руки:
— Я Высоцкий.
— Кукин. Я знаю твои песни.
— И я твои слышал.
В январе 1967 года Владимир Высоцкий прибыл в Ленинград для того, чтобы дать концерт в Клубе песни "Восток". Встречать его на Московский вокзал мы поехали втроем: я, Боря Полоскин и Толя Яхнич, — отдельно от нас — Миша Крыжановский.
Из вагона Володя вышел вместе с Олегом Стриженовым, его попутчик был изрядно выпивший. Прямо на платформе Высоцкий сказал:
— Вы только послушайте, как Олег читает басню Горького!
И Стриженов прочитал: "Но не разбился, а развязался!.."
(В "Песне о Соколе" М. Горького так: "Но не убился, а рассмеялся..." — В.Ж.)
Высоцкого мы повезли в "Асторию" — номер для него был забронирован, а Стриженов пешочком направился в гостиницу "Октябрьская".
На нужный этаж поднимались на лифте. Володе номер понравился, а наличие в нем алькова потрясло — он никогда еще не жил в номерах с альковом.
У нас с собой был коньяк, закуска, но Высоцкий пить отказался:
— Я не буду, и пусть вас это не смущает. Мне нравится, когда при мне пьют, я получаю от этого такой кайф!
Выпили, посидели, поговорили. Высоцкий сказал мне:
— Юра, я тоже про скачки написал. И сказки глядя на тебя стал писать!
(Он знал моего "Старенького гнома".)
— Володя, спой!
При нем была гитара — дорогая, концертная. Только что купленная. Но подыгрывать себе он стал на принесенной нами, простенькой.
"В королевстве, где все тихо и складно..."
Мне нужно было куда-то уезжать. Мои товарищи оставались с ним до вечера. К 19 часам они отвезли его в ДК пищевиков. На концерте я не был.
Вместе с Высоцким я выступал несколько раз, и здесь, в Питере, и в Москве.
Концерт в НИИ "Почтовый ящик 936", что располагается за ТЮЗом, ближе к Обводному каналу, организовывал работавший там инженером Виктор Соломатин. Мы с ним в юности играли в Петродворцовом диксиленде. Он и попросил меня:
— Юра, не смог бы ты у нас выступить — с Высоцким.
— Я — пожалуйста. И с Володей поговорю.
Теперь Соломатин утверждает, что вместе с нами в концерте участвовал Женя Клячкин. Это не так. Клячкин был в другой раз — с Городницким. Высоцкий специально приезжал из Москвы.
Мне он категорично заявил:
— Я буду первым — тороплюсь на репетицию!
— Володя, ты публику раскочегаришь, а мне потом отдувайся, да!
Зрителям он, выйдя на сцену, тоже заявил, что в связи с тем, что торопится, петь будет ровно час двадцать. У них что-то там не ладилось с микрофоном, и его попросили минут десять подождать с началом.
— Хорошо, но за счет часа двадцати.
Выступление он предложил построить в виде концерта по заявкам:
— Так как я очень тороплюсь, вы говорите, что петь, и я спою.
Из зала закричали: "Парус"!
"А у дельфина взрезано брюхо винтом..."
Я тоже пел час двадцать. После Высоцкого выступать всегда нелегко. Но по окончании концерта ко мне подходили люди и говорили:
— Все хорошо, ты хоть с нами пообщался. А Высоцкий отработал чисто механически — как патефон!
Запись этого концерта существует.
Концерт в "почтовом ящике-936" состоялся в понедельник, год, месяц и число не помню, а то, что понедельник — точно. По понедельникам, раз в месяц, в кафе "Восток" собирались питерские барды и устраивали "междусобойчик" — концерт без публики, но с вином. Устраивались за столиками, микрофон — в центре зала. Кто хотел, подходил и пел, каждый песни по три.
Я появился в кафе где-то через час после концерта в 936-м "ящике". И увидел Высоцкого! Никуда он не торопился, ни на какую репетицию! Соврал, чтобы выступить первым, только и всего. Он часто говорил, что торопится, и тем самым ставил под удар человека, с которым работал на концерте в паре.
Я не знал, что в "Востоке" будет Высоцкий, а другие, видимо, знали, потому что собралось больше обычного.
Мы оказались с ним за одним столиком. Он не пил. Я вообще с ним не выпил вина ни грамма. Так получалось, что мы встречались, когда он бывал в завязке. У меня даже сложилось впечатление, что он вообще не пьет.
Обсуждали мы обычно только его песни, моих почти не касались. Я старался больше слушать. Помню, он спел "Профессионалов" — песню про хоккеистов. По-моему, это было первое исполнение этой песни. Из трех исполненных мной песен одна — "808". Высоцкому песня понравилась:
— Вот так, Юра, тебе и надо писать!
Николай Федорович Курчев записывал этот междусобойчик.
Тогда же в нашем застольном разговоре был момент, который аукается до сих пор.
Честно говоря, Высоцкого я не очень-то понимал. Для меня корифеями в нашем песенном деле были Женя Клячкин, Саша Городницкий. Но пока у меня своих песен насчитывалось штук десять, я пел и Визбора и Окуджаву, ну и Высоцкого. В условном таком варианте — слова путал, потому что не учил их. Тогда он еще радовался, что другие поют его песни — это работало на его популярность. "Спасибо, ребята, что вы меня поете", — сказал он как-то нам с Клячкиным.
Так вот, за столиком Володя спрашивает:
— Ты выступал недавно в Минске? (По-моему, в Минске).
— Да.
— Пел мою песню про конькобежца?
— Да. А в чем, собственно, дело?
— Дело в том, что на концерте в Минске мне прислали записку: "А Кукин эту песню поет лучше!"
Я удивился. Песню я слышал только раз — в Политехе. Темп не запомнил. И потом, мне с моими данными петь ее "врастяжку", мягко говоря, неудобно. Я спел быстро — как анекдот рассказал.
— Не пой мои новые песни раньше меня. Чтобы не думали, что ты это делаешь лучше! — говорит Высоцкий.
Я стал оправдываться: дескать, это эффект восприятия и тому подобное. А он смеется:
— Да шучу! Пой сколько хочешь, ради Бога!
Я потом стал эту историю рассказывать со сцены, прибавив кучу всякого антуража. Толком и не помню, что я там говорил. Где-то оговорился, вместо "в Минске" сказал "в Куйбышеве". Сева Ханчин, организатор наших куйбышевских концертов, ухватился за "Куйбышев" и начал утверждать, что все это происходило при нем.
Свидетелем Ханчин быть не мог, потому что всего этого не было. Все, что я говорил, выдумано мной на основе той маленькой правды, того розыгрыша Высоцкого. Я элементарно могу доказать, что сказанное и впоследствии написанное Севой ложь. Даже логически не стыкуется.
Допустим, что Ханчин прав. Он пишет, что я спел быстрее Володи, и тут же пишет, что Высоцкий пел песню впервые. Откуда ж он тогда взял, что "быстрее", если ... "впервые"? Он пишет, что Высоцкий прошел поэтому несколько хуже, чем ожидал. Как мои выступления в маленьких залах могли отразиться на его во Дворце спорта с трибунами на четыре тысячи мест?
Высоцкий не мог пройти хуже, чем он проходил всегда!
Когда я начал давать сольные концерты, стал петь только свои песни, по-прежнему, получал записки: "Спойте песню Высоцкого!" На ответ, что песен Высоцкого не пою, следовал упрек: "А раньше пели!" Да, раньше пел! Пел, когда Высоцкого не знали, а теперь у каждого из вас есть его записи. Оправдывался долгое время. Потом надоело оправдываться, и я стал говорить, просто для того, чтобы "отмазаться", что, дескать, я бы спел, да Высоцкий не разрешает, да и зачем — все равно Высоцкого лучше самого Высоцкого не споешь!
В первые годы встречались мы с ним не так уж и редко. Дважды я был на спектаклях в Театре на Таганке.
Приезжаем мы с еще одним ленинградским бардом Валерием Сачковским в Москву. Дима Межевич говорит, что Высоцкий хочет со мной увидеться, объяснил, как пройти в театр со служебного входа. Встретились мы с Володей у пульта. Дальше, говорит, нельзя, Любимов не разрешает. Там же он мне пропел кусок незаконченной еще песни "На судне бунт.." С сожалением заметил, что за год написал всего одну хорошую песню — "Баньку по белому", и добавил:
— Вот мы с тобой тут стоим, болтаем, а сколько мимо нас народу театрального проскочило и никто даже не оглянулся, а, между прочим, сейчас вокруг меня вертится шесть администраторов, упрашивают: "Володя, выступи!"
В тот день шел спектакль "Берегите наши лица", была премьера (10 февраля 1970 г. — Л. Ч.). Володя предложил посмотреть:
— Сегодня играем, а дальше — не знаю, скорее всего спектакль снимут с репертуара. — И написал записку к администратору с просьбой выдать два билета, мне и Сачковскому.
Валерка в театре так и не появился. К администратору было не пробиться. Стою, думаю. Подходит парень: "Вы не брат Высоцкого?" "Нет, а что — похож?!" — "Да. Я и подумал..." — "А что ты хотел — билет? На записку, возьми у администратора два, один — для меня".
Билеты оказались входными, без мест. Я пробрался к осветителям, оттуда и смотрел спектакль.
Лесной концерт под Сосново на озере Лампушка в прессе освещен достаточно хорошо, но какие-то детали, фрагменты при этом выпали.
У костра Высоцкий спросил окруживших его людей в купальниках да плавках:
— Микрофонов ни у кого нет?
— Нет, нет, разве что у кого-то в трусах, — отшутились.
— Ну и слава Богу. Тогда я спою парочку песен из тех, что записывать не собираюсь. Я, можно сказать, каждую ночь пишу по песне — по две, и все — брак, и все наутро — в корзину.
Михаил Крыжановский, страстный коллекционер, вздохнул:
— Мне бы эту корзину!
— Потому-то я и опасаюсь микрофонов. Высоцкий спел "Очкастого частного собственника в зеленых, желтых, серых "Жигулях" — с посвящением Крыжановскому. Миша носил очки и недавно купил новенькие "Жигули", так что в песне все про него. И еще Володя спел песню "Прошла пора вступлений и прелюдий..."
В город мы возвращались на Мишиной машине. С нами был Виктор Иванович Матров, мой знакомый, официант из Петродворца, человек до безумия влюбленный в Высоцкого. На Лампушке они познакомились, Володе Виктор понравился. Всю дорогу Матров о чем-то расспрашивал Высоцкого. А тот, насколько я могу судить, безжалостно врал! Высоцкий — артист, он как бы вошел в роль. Матров для него был восторженной публикой...
Высоцкий ко мне относился хорошо, упоминал мое имя в публичных выступлениях, даже — было дело говорил, что из бардов я лучше всех, но это говорилось так, по настроению, и зависело от обстоятельств.
С 72-го года, с Лампушки, мы не встречались, но наша дружба, такая странная дружба — на расстоянии, не оборвалась.
Году в 78-м, вырвавшись в Ленинград буквально на один день — его пригласил попеть на каком-то элитном сабантуе Григорий Васильевич Романов, первый секретарь обкома КПСС, — Володя с вокзала позвонил мне на 13-ю Красноармейскую. Нина, моя жена, спросила:
— Кто это?
— Высоцкий.
— Юры нет дома.
— Жаль. У меня к нему дело.
Какое дело — не сказал. Сказал только, что на Западе купил мою недавно там выпущенную пластинку, и повесил трубку.
Позже я поинтересовался у Конторова, администратора его последних концертов, чего Володя хотел и вообще откуда он знает мой телефон.
— От меня. Мы в Ставрополе вспоминали тебя. Я сказал, что ты мыкаешься в коммуналке. Он: "Я обязательно помогу Юрке получить отдельную квартиру". Вероятно, он хотел тебя взять с собой к Романову.
Он тогда еще Конторову сказал:
— Юрка Кукин — талантливый парень, но, зараза, пьет и ничего не пишет!..
Незадолго до своей гибели Крыжановский давал мне прослушать запись интервью Шемякина радиостанции "Би-би-си", где тот вспоминал слова Высоцкого: "Знаешь, Миша, я скоро умру... — и после еще чего-то говорит так: — И, к сожалению, не успею помочь своему другу получить квартиру..."
