— Были ли вы лично знакомы с Владимиром Высоцким, и как вы относитесь к его творчеству?
— Конечно, мы были знакомы. Познакомился я с ним на Таганке, в здании театра. Я ходил туда довольно часто в 60-е годы, когда у меня было время. Я не помню сейчас подробностей знакомства, но, по-моему, познакомил нас Юрий Карякин. Честно говоря, я не очень в этом уверен. У нас с Высоцким были дружественные отношения. Как они возникли, я тоже сейчас не могу определенно сказать. Наши отношения не были близкими, но они были дружественны.
А к нему лично и к его творчеству я всегда хорошо относился: и тогда — в 60-е годы, — и сейчас. Мне нравились многие его песни, некоторые из них были просто потрясающие. И актером он был очень сильным, очень хорошим. Я ведь тогда, до 74-го года, почти все на Таганке смотрел: "Павших и живых", "Пугачева", "Галилея", "Гамлета". К сожалению, не успел посмотреть "10 дней, которые потрясли мир" — очень хотел, но почему-то не получилось. Ну, и еще я не ходил на "Антимиры" — мне это было неинтересно. Все спектакли с ним мне нравились. Правда, "Гамлета" с Высоцким я почти не помню, видимо, трактовка была слишком злободневной...
Из песен мне нравятся его бытовые драмы: "Ой, Вань, смотри, какие клоуны", "Про Первую Мещанскую..." У него очень много хороших песен о жизни! А вот громкие его песни — "Баньку", например — я не люблю. Может она и очень хорошая, но я ее не знаю — как только "Банька" начинается, я ничего не могу с собой сделать, я ее просто не слышу.
— А как вы относитесь к мнению отдельных критиков, что творчество Высоцкого — не поэзия, а просто "песенки под гитару"?
— Понимаете, в чем дело? Это — хорошо! А как это называется, пускай спорят те, кому это интересно. Я как-то говорил по этому поводу с Юликом Кимом: поэзия это или не поэзия? Потом мне даже самому неприятно было, что я об этом спорил. Просто это — песни, которые мне очень нравятся, и они все хорошие: и со вкусом, и со всем!.. И зачем я буду их как-то определять, ставить их выше или ниже. Они хорошие — и все! И поэтому не надо там копаться!
Я вообще поэзией в чистом виде редко что считаю. Но если Вы спрашиваете мое мнение, то мне кажется, что стихи Булата Окуджавы больше подходят под определение "поэзии". Это не значит, что Окуджаву с Высоцким надо сравнивать, Ведь тогда получается, что Высоцкий — плохой! А он не плохой. Он такой, каким он должен быть, и это хорошо! И поэтому, как это определять — не имеет никакого значения. Можно найти некоторую злободневность в некоторых вещах, но это не является оценкой. Это произведение искусства, хорошего искусства и здорового! И дай бог ему здоровья! И вечная память...
— В чем, по вашему мнению, заключается причина огромной популярности Высоцкого, учитывая, что при жизни он почти не имел доступа к средствам массовой информации?
— Во-первых, конечно, из-за своих песен — они звучали повсюду! Видимо, его песни очень подходили к тогдашнему моменту, к духовному состоянию общества. Ведь страна подспудно была в отчаянном положении. Это теперь говорят, что вот — "золотые годы застоя". А на самом деле — кругом было отчаяние. И этому отчаянью, видимо, очень соответствовала какая-то такая "лихость" его песен, если можно так сказать.
Потом, он ведь был и хорошим киноактером. Пусть и не много снимался, но благодаря кино его знали в лицо: он был очень обаятельным актером. И это тоже усиливало популярность.
— Наум Моисеевич, что бы вы могли сказать о сходстве или различии между Галичем и Высоцким?
— Вот так прямо сходу, да? Я не фокусник, чтобы отвечать на такие вопросы... Творчество Галича, по-моему, все же какое-то более подпольное, более ироничное. Галич мне ближе. Но больше всего я из них, из поющих поэтов, кроме Высоцкого, люблю Окуджаву, Галича, Кима. Остальных — не очень. А из последующих — много позже — я стал любить Веронику Долину. Она открыла нечто, чего ни у кого раньше не было. Что-то такое "бабье", такое, что вдруг... что "между нами нет любви" и... Это было открытие, этого не было до нее — никогда не было.
— Вам не приходилось бывать на каком-нибудь выступлении Высоцкого, где бы он исполнял свои песни "вживую" — то есть не на магнитофоне?
— Я был только один раз на его концерте в Бостоне, в США. Это было году в 79-м, по-моему, зимой, когда он дал несколько концертов-выступлений в нескольких колледжах на восточном побережье США. Он вообще-то собирался не по колледжам выступать, а по синагогам — это было бы ему выгоднее с материальной стороны: намного дешевле была бы стоимость зала. Но ему в посольстве сказали, что если он будет петь по сионистским центрам, то... Почему синагога у них — сионистский центр, не очень понятно. Ведь он собирался это делать не из идеологических соображений. А я его слушал в роскошном зале тысячи на полторы зрителей. Что это означает? Что Высоцкий меньше денег получил, только и всего.
- Вы с ним после или до выступления не разговаривали?
— Разговаривал. Я заходил за кулисы, но там было столпотворение, так что обменялись несколькими фразами. Я сказал о своем восхищении тем, что я только что услышал, а он, помню, передал мне привет из Москвы от Юрия Карякина. Я почему и думаю, что это нас в свое время Карякин познакомил...
Зрителей было много, полный зал. Там, в основном, присутствовала наша эмиграция. Из старой эмиграции было меньше людей, потому что они хуже это понимают. Они и Галича хуже понимают. В массе своей, они больше понимают Окуджаву.
— Понятно. Реалии нашей советской жизни сильно отличаются от жизни первой, да даже и второй волны эмиграции.
— Конечно. У них же — и у Галича, и у Высоцкого — совсем другой русский язык:
Это же не каждый может понять, что такое "зэк", да к тому же еще "большого риска человек" — для этого нужно было самому повариться в нашей каше.
— А "Банька" вам, значит, все-таки не нравится? Шумно очень?
— Не то, что не нравится — не знаю. Я ее ни разу не мог дослушать до конца. Может быть она и очень хорошая, я абсолютно не уверен. Поверьте, я совсем не стесняюсь, если бы я думал, что это плохо, я бы так сразу и сказал, что плохо. А я этого про "Баньку" не говорю, просто я не понимаю, о чем там речь.
— Каков ваш прогноз долголетия творчества Высоцкого? Пятьдесят, сто лет?
— Этим не занимаюсь. Сколько его будут петь — вот так, реально — не знаю. Но сейчас, я слышу — поют. И если потом люди это откроют или воспримут как живое — значит, это правда.
А что будет через пятьдесят или сто лет? Что потомкам будет нужно, что людям будет нужно — то они и будут петь. А потом вдруг люди начинают петь что-то другое. И не потому, что это плохо или хорошо.
Вот есть сейчас умники, которые говорят, что Окуджава устарел, а на самом деле они неправы. Да и вообще эти вопросы не надо выяснять, по-моему: ни к чему путному они привести не могут. Ведь поют же Высоцкого сегодня? Да, поют! Ну, и слава Богу! Хорошо, что поют!
— Но останется ли Высоцкий в истории русской литературы?
— Я думаю, что многое у него — долговечно. А многое было очень злободневно. Но это тоже имеет право быть. Ситуация в стране была кошмарная, очень тяжелая...
А в истории? Я вообще не знаю, честно говоря, что останется от всех нас. Не знаю. Все будет зависеть от того, какая вообще дальше будет История... Я этого сейчас не представляю.