Володя Высоцкий, особенно в начале нашего с ним знакомства — хотя стал уже очень популярен, — был подвержен своего рода навязчивой идее об уважении к нему со стороны, так сказать, «органов». Причем, речь шла не только о снисходительном отношении в силу знания о том, что Высоцкий человек пьющий (а пьющему всегда можно указать место, просто унизив). При этом символом «верха», благополучия, признанности Володе почему-то представлялась гостиница «Астория».
Однажды ехали мы в Ленинград на гастроли, ни на какую «Асторию», конечно, не ориентируясь. Хотя принципиальная возможность остановиться там у меня была.
(Тесть И.Дыховичного Д.Полянский в описываемый период являлся членом Политбюро ЦК КПСС. — Прим. ред.)
Внезапно Володя, никогда ни о чем не просивший, говорит:
— Нельзя ли один разок воспользоваться твоей возможностью и пожить в «Астории»? Знаешь, у меня есть мечта! Меня трижды оттуда выселяли. Можем мы один раз приехать так, чтобы нас не только не выбросили, но и не смогли бы этого сделать? Ты не представляешь, какую ты мне этим доставишь радость!
Я подумал: ну, если у человека так мало в жизни радости... В общем, удалось дозвониться тестю, тот сказал: «...Вы приедете, назовете фамилии, вас поселят».
Мы прибыли на машине, вышли. Володя долго мялся у входа, говорил:
— Я войду чуть позже, то есть — они меня не видят, а я войду...
— Как тебе хочется! — отвечаю.
— А нас точно поселят?
— Думаю, что поселят.
— Ну все. Десять минут ты там поговоришь — и я войду.
Абсолютный ребенок!
Я отправился внутрь. На мне были какие-то рваные штаны, сильно заштопанные, майка, на голове длинная прическа, на ногах тапочки. По тем временам это не было модно, люди все-таки одевались построже. Но мы были свободные художники...
Вошел. Швейцар долго не хотел пропускать. Наконец я заявил:
— Вы знаете, мне нужно к вам!
— Хорошо, проходите. Подхожу к администратору;
— Здравствуйте, — а мне даже ничего не ответили, — Я, значит, к вам... Только не надо! — милиционер движется ко мне.
— Посмотрите, пожалуйста, бронь на мою фамилию...
Ага!
— Я и смотреть не буду! — говорит главная администраторша. Хохот стоит...
— Ну, вы все-таки посмотрите. Так же нельзя, посмотрите...
Меня это стало напрягать, потому что знаю: вот-вот войдет Володя, будет, как говорится, полный привет.
— Не буду смотреть! — отрезает. — Если не хочешь, чтобы тебя вывели и «оприходовали», то сам покинь немедленно! Убери паспорт! Уйди отсюда!
Я опять:
— Прошу вас, откройте ваш журнал и посмотрите, там должна быть бронь на мою фамилию.
Она в ответ:
— Убирайся! — но тем не менее листает, — Нет здесь ничего! — и отшвыривает журнал в сторону.
В это время появляется Володя.
Нас начинают выталкивать из гостиницы. Я никогда его таким расстроенным не видел!
— Тебе же сказали, они же обещали! А нас не пускают...
Тут во мне уже включился нехороший мотор. Подхожу к автомату в холле гостиницы: другого поблизости не было (я дал милиционеру пять рублей — космические по тем временам деньги, — чтобы он меня впустил). Звоню в Москву:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте. Как дела? Все нормально?
— Да нет, — говорю, — не нормально! Нас не селят.
— Не может быть!
— Не селят, — повторяю, — и даже нет брони!
— Не вешайте трубку. У вас есть еще монеты?
— Есть.
При мне он соединяется с самым убедительным по тем временам местом в Ленинграде. Там говорили громко, значительно громче нашего разговора.
Наконец:
— Подойдите, вас немедленно поселят!
Возвращаюсь, настаиваю:
— Простите, но у вас должна быть бронь!
— Нет никакой брони!
— Посмотрите еще раз.
Тогда она заявляет:
— Вот если я сейчас не найду, вы у меня получите пятнадцать суток!
— Хорошо.
Переворачивает страницы — и я вижу, что есть моя фамилия.
— Да, — говорит, — фамилия имеется, но номер вы не получите!
— Почему же?
— А потому что я сейчас все выясню! Я вас выведу на чистую воду! Это бронь обкома партии. Какое отношение вы можете иметь к обкому?!
— А вот эти вот все, — отвечаю, — имеют какое-то отношение? А?..
Она, уже вне себя, перезванивает куда-то — и постепенно меняется в лице.
— Ладно, — говорит, мол, делать нечего.
Выхожу к Володе, тот сидит потерянный.
— Чего уж! — встречает меня, — поехали отсюда. Ясно было, что нас не поселят.
— Так нас пускают, — а ему уже не верится. То есть он даже входить туда второй раз побаивался.
Нас поселили, но со словами, что, дескать, долго вы тут не проживете. И на следующий, кажется, день, переселили из нашего замечательного номера в другой, под тем предлогом, что приезжают какие-то иностранцы.
А в Ленинграде мы несколько дней выступали с концертами. На третий день эта женщина, которая с нами боролась, вошла и говорит:
— Вот вы выступаете, нельзя ли для меня организовать пару билетиков?
Володя взвыл и со словами вроде того, что «Держите меня!» убежал на улицу.
Я же попытался что-то объяснить — мол, вы еще имеете совесть...
— А что такого? — отвечает — Билет, что ли, сделать трудно?
...Вспоминая сегодня эту историю, я думаю, что, конечно, во многих своих проявлениях Володя был очень и очень типичным. На многое похожим. Все присущее его поколению было свойственно и ему, — но вдвойне и втройне. И утроенные человеческие качества в сумме составляли эту уникальную личность.
